История русской эмиграции в Китае находится в поле научного интереса отечественных исследователей с тех пор, как в конце 1980х гг. стали открываться возможности для ее объективного изучения. Политическая деятельность русских эмигрантов в Маньчжоу-диго в 1941–1945 гг. — один из наиболее сложных аспектов данной проблематики прежде всего в силу противоречивости документальных источников и ограниченного доступа к ведомственным архивам.

Представленное в статье исследование основано на уникальных документах Центрального архива ФСБ России, Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ), источников личного происхождения, позволяющих взглянуть на русское эмигрантское сообщество глазами японского генерала, тайных агентов разведки и контрразведки БРЭМ, простых эмигрантов, ставших свидетелями и объектами политики марионеточного режима Маньчжоу-диго. Материалы русскоязычной прессы и пропагандистской литературы демонстрируют усилия идеологов «нового порядка в Восточной Азии», направленные на превращение эмигрантов в сплоченных борцов против коммунизма, готовых, в случае столкновения с СССР, сражаться с Красной армией.

Эмигранты, укрывшиеся в Маньчжурии от Гражданской войны и советской власти, в большинстве своем не хотели ни войны, ни политики. Маньчжурия привлекла их русским укладом жизни в полосе отчуждения КВЖД, давала надежду на поддержку соотечественников, составлявших дореволюционное население «счастливой Хорватии». С переходом дороги в паритетное советско-китайское управление в русской Маньчжурии возникло два политических лагеря — красные и белые, понимавшие патриотизм в соответствии с идейно-политическими убеждениями. Между ними существовал довольный широкий слой людей, чье политическое кредо было неустойчивым. Ради возможности получить место на КВЖД и достойно обеспечить свою жизнь многие эмигранты становились гражданами СССР или Китайской республики. Четверть беженского населения не имела работы и существовала за счет благотворительных учреждений. По этой же причине масса русских военных эмигрантов в качестве способа выживания выбрала службу в частях местных генералов и была вовлечена в междоусобные войны властителей провинций.

В 1920е гг. инерция Гражданской войны продолжала будоражить горячие головы белых офицеров, считавших себя патриотами России и намеревавшихся вести войну с большевиками из заграницы. Между предводителями различных военно-политических группировок шли перманентные распри из-за денег, власти и непреодолимых идейных противоречий. К началу 1930х гг. патриотические иллюзии белых вождей на тему свержения советской власти в основном улеглись, активность даже самых радикальных группировок постепенно угасала.

«Маньчжурский инцидент» 18 сентября 1931 г. обозначил новый политический вектор в жизни русского населения Маньчжурии. В начале 1930х гг. судьбу Японии, увязшей в депрессии и переживавшей острый политический кризис, вершили радикально настроенные военные круги. Выход из экономического и социально-политического тупика они видели во внешней экспансии. «Маньчжурский инцидент» был первым шагом к национальной катастрофе, постигшей Японию в 1945 г. Амбициозная авантюра стратегов «нового порядка в Восточной Азии» обернулась кровавой трагедией для всех вольных или невольных ее участников.

Созданное японцами 1 марта 1932 г. государство Маньчжоу-го стало новым политическим «капканом» для русской эмиграции. Тот, кто не мог или не хотел уезжать из Маньчжурии, неминуемо становился объектом японской политики. Оккупационные власти поощряли антисоветскую активность фашистов и сторонников атамана Г.М. Семёнова, официально объявленного «вождем» русской эмиграции на Дальнем Востоке. Первые верили в спасительную силу новой национальной идеи, вторые примеряли старую — монархическую — идею к новым политическим реалиям. И те, и другие рассчитывали на поддержку японцев. Большинство эмигрантов по-прежнему было занято поиском средств к существованию и в политических играх участвовать не хотело.

Через два года своего существования Маньчжоу-го было провозглашено «Великой Маньчжурской империей» (Маньчжоу-диго), декоративный фасад которой украсила фигура последнего цинского императора Пу И. Несмотря на формальные признаки государства, управлением новоявленной «империи» занималась Японская военная миссия (ЯВМ), головной орган которой находился в Харбине. Идейно-политическое воспитание многонационального населения осуществляла созданная японцами организация Кио-Ва-Кай¹. Эта своеобразная государственная партия, по целям и методам работы напоминавшая фашистскую, должна была сплотить народы Маньчжоу-диго в борьбе с мировым коммунизмом и западными колонизаторами. Имея особый интерес к русской эмиграции, японские власти создали Русский отдел Кио-Ва-Кай, в задачу которого входил поворот антисоветских настроений беженцев в русло «нового порядка». Однако преодолеть политическую апатию основной массы эмигрантов, так же как и настроить на японский лад немногочисленных белых активистов-патриотов, властям не удавалось.

После провала попыток сплочения эмигрантов вокруг какой-либо русской политической группы японцы изменили объединительную тактику и учредили специальный административный орган — Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ)². Главное бюро (ГБРЭМ) находилось в Харбине, представительства и отделения открылись в городах и поселках. Несмотря на обилие публикаций, деятельность этого «эмигрантского правительства» еще недостаточно изучена историками, а мемуары непосредственных участников событий содержат противоречивые оценки. В документах, составленных в кабинетах НКВД, освещена главным образом политическая работа БРЭМ, т.к. остальные аспекты особого интереса для сотрудников госбезопасности не представляли.

О целях создания БРЭМ свидетельствовал в собственноручных показаниях от 30 января 1946 г. бывший начальник штаба Квантунской группировки войск генерал-лейтенант Хата Хикосабуро: «Хотя в Маньчжурии проживало всего около 70 000 белоэмигрантов, они были разобщены и разбиты на разные группировки… Поэтому было решено объединить их, учредив “Бюро российских эмигрантов”, в ведении которого должны были находиться вопросы снабжения, назначения на работу и т.п. Кроме того, предполагалось прививать им японофильские настроения и завербовывать наиболее способных из них для выполнения агентурно-разведывательных, пропагандистских и диверсионных заданий»³. Для подготовки кадров, способных заниматься дезорганизацией советского тыла и диверсиями на железных дорогах, ЯВМ сформировали три русских воинских отряда, дислоцированные на станциях Сунгари-2 и Ханьдаохэцзы, в районе г. Хайлара. По свидетельству Х. Хаты, постоянный состав каждого отряда насчитывал 250–300 чел. В провинции Муданьцзян были созданы курсы лесной полиции, которые, кроме основной задачи, тоже готовили диверсантов⁴.

Насколько деятельность Бюро отвечала ожиданиям его создателей? Все эмигранты были зарегистрированы, пересчитаны; мужское население призывного возраста принуждено нести службу в воинских и полицейских отрядах; военные организации взяты на учет и объединены в Дальневосточный союз военных при специальном военном отделе. Второй отдел — культурно-воспитательный — возглавлял лидер Российского фашистского союза (РФС) К.В. Родзаевский⁵. Патриотическая идея, которую отдел Родзаевского должен был внедрять в сознание эмигрантов, представляла собой экзотическую смесь итальянского фашизма, православной религии, русской сословно-представительской монархии и японофильства. Третий — административный отдел, кроме официальных функций, по заданию ЯВМ занимался разведкой и контрразведкой: собирал информацию об эмигрантах, советских и иностранных гражданах и учреждениях. Какие сведения передать японским патронам, а какие приберечь для иных целей, решал лично начальник отдела М.А. Матковский⁶.

Главная ЯВМ в г. Харбине всерьез занялась военно-политической подготовкой эмигрантов к войне с Советским Союзом, в неотвратимости которой стратеги «нового порядка в Восточной Азии» не сомневались. По этому поводу в показаниях Х. Хаты говорится следующее: «В силу географических условий желательнее всего было бы избрать в качестве стратегического объекта для первого удара Байкальскую дорогу, но поскольку разница в численности обеих армий и транспортные возможности делали эту задачу невыполнимой, была поставлена стратегическая задача уничтожить в первую очередь части Красной Армии, находившиеся в Приморье. После этого уже должно было начинаться уничтожение дивизий Красной Армии, которые могли быть сконцентрированы на Западном или Северном фронтах»⁷.

Во время войны за «новый порядок в Восточной Азии» эмигранты, как и все население Маньчжоу-диго, несли трудовую повинность и устраивали обязательные благотворительные акции в пользу воюющей японской армии. В рамках Пакта о нейтралитете, подписанного 13 апреля 1941 г., японские власти прекратили прямую антисоветскую пропаганду. Вектор идеологической обработки населения был направлен на борьбу с Коминтерном и «белыми колонизаторами» — поработителями народов Восточной Азии. «Борцами с Коминтерном» подцензурная эмигрантская пресса называла Гитлера и Муссолини, союзников Японии по Антикоминтерновскому пакту. «Каменным барьером против прямой коммунистической экспансии на восточно-азиатских путях Коминтерна встала молодая Маньчжурская Империя…»⁸ — говорилось в одной из статей, предназначенных для ораторов-пропагандистов.

Положение русских фашистов после апреля 1941 г. оказалось двойственным. Слово «фашистский» исчезло из названий молодежных организаций, кураторы из ЯВМ рекомендовали Родзаевскому быть гибким в политической работе с населением и проявлять осторожность в пропаганде. По этому поводу японский историк Т. Накашима отмечает, что само существование фашистской партии зависело от японских интересов в Северо-Восточной Азии. В 1943 г., когда ход войны на Тихом океане изменился не в пользу Японии, партия была распущена⁹. Однако это обстоятельство не помешало «вождю» РФС К.В. Родзаевскому продолжать карьеру начальника 2-го (культурно-воспитательного) отдела Главного бюро.

Известие о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз вызвало широкий резонанс в эмигрантской среде. Информация о фашистских ордах, терзающих русскую землю, тайно распространялась по каналам Генерального консульства СССР в Харбине и перекрывала эффект, производимый официальной пропагандой. Трагедию Советского Союза многие ветераны белого движения восприняли как трагедию своей Родины, независимо от цвета власти, которая сражалась с врагом. Они составили лагерь «оборонцев», желавших победы СССР. Настроения отцов передавались детям. После 22 июня 1941 г. в советское генконсульство пошел поток заявлений от эмигрантов с просьбой о приеме в советское гражданство, многие писали о желании служить в рядах РККА на советско-германском фронте. Маньчжурские власти приняли срочные меры по предотвращению роста «оборончества». Лиц, возбудивших ходатайство о переходе в советское гражданство, лишали продовольственных и хлебных карточек, увольняли с работы. Детей неблагонадежных родителей исключали из школ, самых подозрительных депортировали в СССР. Официально причина депортации объяснялась вредной деятельностью против Маньчжоу-диго и сокрытием факта обращения в советское консульство по поводу гражданства.

«Пораженцами» называли тех, кто усмотрел в германо-советской войне начало освобождения мира от коммунизма, которое неминуемо произойдет после свержения советской власти. Между «оборонцами» и «пораженцами», как водится, были те, кто не определил свою позицию или не хотел погружаться в политику. «Вождь» русских фашистов К.В. Родзаевский воспринял нашествие гитлеровских орд на СССР как начало освобождения России от большевизма и призвал соратников быть в полной боевой готовности к вторжению в СССР вместе с японской армией. Однако далеко не все соратники поддержали этот призыв. В годы войны пещерный антисемитизм и преклонение перед фашистской Германией отвратили от Родзаевского большую часть эмигрантской общественности.

Харбинка О.К. Войнюш свидетельствовала, что и в довоенные годы отец запрещал ей ходить на молодежные собрания, организованные фашистами, — так поступали во всех интеллигентных семьях¹⁰. Между тем отец Ольги Константиновны, участник Первой мировой и Гражданской войн, полковник К.М. Александров работал во 2-м отделе главной ЯВМ в Харбине, который, в частности, занимался анализом информации о Советском Союзе, полученной из советской прессы и секретных источников.

Русскоязычная пресса комментировала события на советско-германском фронте сдержанно, констатировала факты со ссылкой на японские источники. В соответствии с требованием цензуры противников Гитлера в газетах и журналах называли «неприятелем», избегая открытых нападок на Советский Союз. В октябре 1941 г. газета «Заря» сообщила эмигрантам, что «фюрер Гитлер уверен в своей победе»¹¹. Вдохновленные этим обстоятельством, русские националисты поместили в одном из номеров декларацию преданности России под названием «За русскую нацию и социальную справедливость», текст которой выдержан в духе речей и статей «вождя» Родзаевского. В связи с тем, что после советско-японского пакта слово «фашисты» звучало неполиткорректно, текст был представлен от имени организации под названием «Союз националистической молодежи». «Наша преданность России настоятельно повелевает нам содействовать всеми мерами скорейшему падению режима, который тормозит прогресс и заставляет служить нашу нацию пушечным мясом мировой революции, — говорилось в декларации. —…Пусть та русская кровь, которая льется сейчас по вине коммунизма, падет жестокой ответственностью… на всех приспешников коммунизма…»¹²

Далее перечислялись обязательства, которые брал на себя Союз националистической молодежи: содействовать всем силам, борющимся с коммунизмом, «готовить кадры организованного русского действия», продолжать развитие «идеологии русской мысли», бороться с изменниками, сепаратистами и авантюристами и т.д. Заканчивалась декларация заявлением: «Наш союз — Союз возрождения России, мы — националисты — возрожденцы»¹³. В этом же номере помещено поздравление К.В. Родзаевского, адресованное Союзу в честь его годового праздника, который отмечался в день «небесного покровителя» Сергия Радонежского. Декларация националистической молодежи новым содержанием не отличалась и состояла из набора фашистских лозунгов, звучавших на всех официальных мероприятиях, только без слова «фашизм».

С началом германо-советской войны культурно-воспитательный отдел ГБРЭМ разработал мероприятия для школьников, которые, по замыслу идеологов Кио-Ва-Кай, должны были способствовать «правильному» пониманию текущего момента. В школьных программах, публичных лекциях, тематических конкурсах и т.п. была четко выражена концептуальная линия: СССР — это не Россия; Россия разрушена силами Коминтерна; возрождать ее предстоит новому поколению патриотов в союзе с дружественной Японией.

В публичных местах выступали ораторы—пропагандисты, для которых издавались специальные сборники статей патриотической направленности. Конкурсы ораторского искусства проходили в эмигрантских школах. В одной из статей сборника говорилось: «…как русские националисты, в новых формах продолжающие борьбу с Коминтерном, как непримиримые враги теперешних хозяев нашей Родины, как убежденные противники Англии и Америки, помогающих длить красный плен России, мы от души приветствуем победы Ниппон в этой войне». Война Японии за «новый порядок в Восточной Азии» характеризуется в упомянутой статье как «освобождение мира от самой страшной угрозы, которая когда-либо существовала, от угрозы духовного и материального порабощения всех народов коммунистическим и финансовым интернационалами и многоликой темной силой, двигающей ими»¹⁴. Видимо, пафос текущего момента в представлениях автора текста «сгладил» антагонизм между коммунизмом и капитализмом. «За освобождением Азии придет освобождение России»¹⁵, — обещали эмигрантам пропагандисты «нового порядка».

Представление о том, какую патриотическую идею внедряли в сознание младшего поколения эмигрантов кураторы из Русского отдела Кио-Ва-Кай, дает конкурс речей среди учащихся русских школ. «России нет, — говорится в одной из них, — а есть чуждый нам СССР… Нет России. Есть русская нация. И наш патриотизм трансформируется в национализм. Вместо Родины мы имеем родной народ»¹⁶.

Подконтрольная жесткой цензуре эмигрантская пресса поставляла публике информацию о событиях на советско-германском фронте, полученную из японских источников. «Начинается последний решительный бой», — писала газета «Заря», комментируя обращение Гитлера к германской армии, переданное японским информационным агентством Кокуцу. «Мир никогда не видел ничего подобного. Территория на Востоке, оккупированная в настоящее время германскими и союзными войсками, в два раза превосходит территорию Германского рейха 1933 г. и в четыре раза превышает территорию Англии». Обращение заканчивалось заверением, что фюрер Гитлер не допустит восстановления СССР¹⁷.

Вместе с тем в 3й отдел Бюро все чаще поступали агентурные сведения от советских источников, противоречившие официальным сообщениям с советско-германского фронта. Так, например, в двух донесениях, датированных 11 и 28 апреля 1942 г., содержится информация из разговоров советских граждан: «Положение на советско-германском фронте не такое уж плохое для СССР»; «…Скоро все эмигранты увидят, что на Гитлера рассчитывать больше нельзя»¹⁸.

14 мая 1942 г. агент Х-354 докладывал о разговоре с советским гражданином И.Я. Барановым, который утверждал, что за последний год более 400 чел., просрочивших советские паспорта, были восстановлены в гражданстве. В связи с выдачей продуктовых карточек выяснилось, что в Харбине «много лиц, числящихся совгражданами, но не имевших пролонгированных паспортов.…Полиция считает их советскими, а советское консульство — не советскими. Советское консульство будет требовать от властей считать эмигрантами тех, кто утратил связь с консульством»¹⁹. 16 мая тот же агент представил аналитическую справку, в которой разделил проживавших в Харбине советских граждан на три категории: 1) пролонгировавшие советский паспорт; 2) не пролонгировавшие советский паспорт, т.е. <em>лишенцы, </em>которым советское консульство не оказывает правовой поддержки; 3) лица, имеющие советский паспорт, но в душе — противники советской власти; в эмигрантское состояние не переходят по разным причинам. 30 июля 1942 г. агент Х-354 снова обратил внимание на участившиеся случаи пролонгации просроченных паспортов²⁰.

Массовое восстановление просроченных советских паспортов в 1941–1942 гг., о чем сообщал агент Х-354, показывает рост оборонческих настроений в эмигрантских кругах. Вместе с тем нельзя исключать и случаи, когда советский паспорт пролонгировался из соображений материального характера — для получения консульской поддержки в обеспечении продуктами и товарами.

Несмотря на давление официальной пропаганды, нацеленной на мобилизацию населения вокруг военно-политических интересов Японии, в годы Великой Отечественной войны СССР против Германии подавляющее большинство эмигрантов стало «оборонцами». Судя по тому, что в ноябре 1943 г. БРЭМ из административного органа был «разжалован» в разряд вспомогательного аппарата, можно сделать вывод, что благонадежность «эмигрантского правительства» была поставлена под сомнение. Японское командование имело серьезные основания для недоверия Бюро.

Анализ эмигрантской прессы за 1943–1945 гг. показывает, что количество сообщений о событиях на советско-германском фронте убывает пропорционально развитию стратегической инициативы РККА. В феврале—марте 1943 г. средства массовой информации Маньчжоу-диго ликовали по поводу германского контрнаступления под Харьковом. 12 марта 1943 г. «Захинганский голос» опубликовал информацию агентства Кокуцу: «…Сломив упорное сопротивление неприятеля, германские войска продолжают наступление… Красная армия отходит… Германские войска в районе Донбасса… перешли в наступление и атаковали позиции неприятеля…»²¹ В июльских номерах за 1943 г. «Захинганский голос» сообщал о мероприятиях по поводу «Дня всероссийского траура» (день гибели царской семьи), о том, как «ниппонские войска громят банды китайских коммунистов» и проявляют чудеса мужества в борьбе с англо-саксами, о продвижении немецких войск на восточный берег Донца, о порядке получения нормированных продуктов и т.д. О том, что германская армия на Восточном фронте потеряла стратегическую инициативу, пресса не упоминала.

Наводя «новый порядок в Восточной Азии», японские власти еще в 1935 г. выделили из населения Маньчжоу-диго «основные» национальные группы, к которым отнесли маньчжуров, японцев, корейцев, монголов и китайцев (ханьцев). Именно на их плечи возлагалась великая миссия освобождения народов от коммунизма и западного капитализма. Однако после сокрушительного поражения японского флота в сражении у атолла Мидуэй²² и провала гитлеровской армии под Сталинградом идеологи Кио-Ва-Кай пересмотрели упомянутый выше порядок «основных» национальностей. Опубликованные в феврале 1943 г. «Генеральные тезисы деятельности Кио-Ва-Кай» представили населению главные задачи текущего момента, а также объявили уточненный список «основных национальных групп» Китая (не Маньчжоу-диго, а Китая!), к которым теперь относились японцы, корейцы, маньчжуры, монголы и русские²³. Характерно, что титульная нация — китайцы — из списка вычеркнута, зато на первом месте оказались японцы. Присутствие русских в этом своеобразном рейтинге обусловлено расчетом на их лояльность японским патронам в сложившихся неблагоприятных условиях.

Пункт 10й «Генеральных тезисов» гласил: «Русские обязаны стать лояльными подданными Маньчжоу-диго, изучать ниппонский (японский) язык, повышать свою профессиональную квалификацию и стабилизировать свою экономическую жизнь»²⁴.

Между тем подавляющая масса эмигрантов «лояльными подданными» становиться не желала. Поток заявлений в Генконсульство СССР продолжал расти, о чем не раз сообщали в НКИД СССР советские дипломаты. Так, в одном из донесений советского консульства в г. Маньчжурия, датированном декабрем 1943 г., говорилось: «Оборонцы — подавляющая часть белой эмиграции — искренно ненавидят японцев и продавшуюся эмигрантскую верхушку, открыто выступают против немецких планов закабаления русского народа. Эта позиция… подорвала устои белой эмиграции, покоившиеся на идее возрождения старой России»²⁵. Японские власти усилили надзор за эмигрантами, преследовали тех, кто вступал в деловые или личные контакты с советской колонией. Однако большого эффекта репрессивные меры не имели. По каналам советской разведки информация о положении на советско-германском фронте проникала в эмигрантскую среду, будоражила патриотические чувства россиян, стирала в сознании политическую грань, разделявшую белых и красных.

Учитывая настроения эмигрантов, японские власти не решились использовать русские воинские подразделения в войне с Красной армией. Как следует из показаний Х. Хаты, в мае 1945 г. курсы лесной полиции были закрыты, а русские воинские отряды расформированы: «Это было вызвано теми соображениями, что при возникновении военных действий нельзя было особенно рассчитывать на эффективность отрядов белоэмигрантов, а существование подобных частей только обостряло отношения с СССР. Кроме того, когда в условиях того времени приходилось даже часть личного состава японских воинских частей использовать для работы на военных заводах, было целесообразнее направить на производство белогвардейцев»²⁶.

Преобладание «оборонцев» в эмигрантском сообществе обеспечило советскую резидентуру внешней разведки сетью агентов и информаторов, в том числе среди служащих Бюро, ЯВМ, полиции. Был среди них и начальник 3-го отдела ГБРЭМ М.А. Матковский. Он сохранил от уничтожения и передал советскому командованию обширный архив Бюро, организовал взаимодействие «оборонцев» с советским консульством. В дни отступления японцев из Харбина эмигранты вместе с «Обществом советских граждан» спасли стратегически важные объекты города от разрушения и с ликованием встретили Красную армию.

20 августа²⁷ в Харбин вошли подразделения Красной армии, Архиепископ Нестор, почетный член фашистской партии, отслужил молебен в Свято-Николаевском кафедральном соборе в честь победителей. Харбинцы подходили к советским воинам, расспрашивали их о войне, о Советском Союзе, вручали цветы, сигареты, яблоки и конфеты — кто что мог, выражали восхищение подвигом и радость победы. Однако эйфория была недолгой. Советские органы дела у М.А. Матковского приняли, но отношения к эмигрантам не изменили. Командиры РККА объясняли своим бойцам, что это «враги советской власти», «белобандиты», «японские прихвостни» и т.д. В архиве БРЭМ есть документ, датированный 21 августа 1945 г., в котором перечислены 132 эмигрантские организации в Харбине, указаны «время открытия», адреса, количество членов и руководители²⁸. По всей видимости, список был подготовлен специально для советских оккупационных властей. Сохраненный М.А. Матковским архив ГБРЭМ, особенно документы 3-го отдела, существенно облегчил спецслужбам поиск «врагов».

Пока русский Харбин радовался концу японского владычества, «вождь» русских фашистов К.В. Родзаевский находился в Тяньцзине в «обстановке вражьего и неопределенного окружения» и переживал мучительное «прозрение»²⁹. Он написал покаянное письмо Сталину, которое отправил в трех экземплярах тремя различными путями. Фашистский «вождь» из стана побежденных пытался объяснить коммунистическому вождю—победителю мотивы существования РФС и «найти понимание мучительной драмы российской эмиграции». Он писал, что в коммунизме фашисты не принимали интернационализм и исторический материализм, т.к. считали эту идеологию чуждой русскому народу. Будущую Россию они видели идеальной страной, в которой не будет допущена никакая форма эксплуатации — ни человека человеком, ни человека государством. Не зная реального положения дел в СССР из-за тотальной дезинформации, фашисты не заметили, что сталинизм примирил интернационализм с национализмом, а материализм — с религией, что «мифическое “Государство российской нации” и есть в сущности Союз Советских Социалистических Республик». «Прозрение» привело К.В. Родзаевского к выводу, что «сталинизм… это — наш “российский фашизм”, очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений»³⁰.

Неправильную генеральную линию РФС во время советско-германской войны раскаявшийся «вождь» называет «роковой ошибкой», которую объясняет «идейно-политическим заблуждением». Он признается, что навязал свою германофильскую позицию РФС и «упрямо настаивал на ней до конца, невзирая на сопротивление Верховного совета партии и подавляющего большинства российских фашистов»³¹. Он готов по справедливости нести единоличную ответственность и просит не винить остальных членов партии.

Досталось в покаянном письме фашистского «вождя» и Бюро по делам российских эмигрантов, которое, по его словам, фактически было русским отделом ЯВМ и только тем и занималось, что вело работу против фашизма, угнетало и разоряло эмиграцию, заискивало перед японцами. Выхлестнув накопившиеся претензии к БРЭМ, Родзаевский уверен, что только фашисты, работавшие в его аппарате, прилагали усилия для защиты «русских людей от бесконечных недоразумений и глупого произвола»³². Из письма следует, что отъезд в Тяньцзин, в зону влияния англо-американцев, был обусловлен тем, что он предпочел оказаться вне пределов японской власти, чтобы принять свободное решение о добровольной и безоговорочной сдаче советским властям, чтобы «идти отныне, по настоящему русскому единолично пути, по советскому пути,…которым ведет народы Сталин, Советское правительство, сталинская партия, — куда бы этот путь меня ни привел: к смерти, в концлагерь или к возможности новой работы»³³.

Можно ли верить в искренность фашистского «вождя»? Судя по тому, что он мог избежать встречи с советской фемидой, но предпочел сдаться, политическая исповедь К.В. Родзаевского вызывает доверие. О чистоте раскаяния свидетельствует и наивность человека, открывшего для себя «правду» о схожести сталинизма и фашизма и заявившего об этом открытии «вождю народов» Сталину. Однако чистоту помыслов раскаявшегося грешника советские спецслужбы в расчет не брали. Нам неизвестно, читал ли письмо адресат, но при любом раскладе «вождь» русских фашистов был обречен на первый из предполагавшихся им вариантов исхода — смерть. Для высшей меры наказания достаточно было одного только вывода, ставящего знак равенства между сталинизмом и фашизмом.

Изучение официальной русскоязычной прессы Маньчжоу-диго, материалов Токийского процесса, архива БРЭМ и документов личного происхождения свидетельствует о том, что идеологическая обработка русского населения Маньчжоу-диго в 1941–1945 гг. носила системный, всеохватывающий характер, была направлена на формирование образа врага в лице советской власти, лишившей эмигрантов Родины, распространявшей чуждую русскому духу идеологию Коминтерна по всему миру. Пропаганда ценностей японской идеологии и образа жизни шла через школу, общественно-политические организации, структуры БРЭМ, периодическую печать, массовые политические акции, включение эмигрантов в систему обеспечения нужд воюющей японской армии. Идейно-политическую пропаганду подкрепляли полицейский контроль в режиме военного времени и откровенная фальсификация событий на советско-германском фронте. Тем не менее превратить эмигрантов в послушных исполнителей своей воли хозяевам марионеточной империи не удалось. По этой причине в 1945 г. они не рискнули использовать русские воинские подразделения против Красной армии. Для большинства русской эмиграции патриотическое чувство оказалось сильнее страха перед военно-полицейским режимом.

<em>Государственный архив Хабаровского края (ГАХК) </em><em>(</em><em>The</em><em> </em><em>State</em><em> </em><em>Archive</em><em> </em><em>of</em><em> </em><em>the</em><em> </em><em>Kh</em><em>a</em><em>barovsk</em><em> </em><em>Territory</em><em> (</em><em>GAHK</em><em>)</em><em>)</em><em>.</em>

<em>Центральный</em><em> </em><em>архив</em><em> </em><em>ФС</em><em>Б</em><em> </em><em>России</em><em> (</em><em>ЦА</em><em> </em><em>ФСБ</em><em> </em><em>России</em><em>)</em><em> </em><em>(</em><em>Central</em><em> </em><em>Archive</em><em> </em><em>of</em><em> </em><em>the</em><em> </em><em>FSB</em><em> </em><em>of</em><em> </em><em>Russia</em><em> (</em><em>CA</em><em> </em><em>FSB</em><em> </em><em>Rossii</em><em>)</em><em>)</em><em>.</em>