Везде
“Transitional Generation”: Understanding of the Own Generation by Russian Millennials
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
“Transitional Generation”: Understanding of the Own Generation by Russian Millennials
Annotation
PII
S013216250018036-2-1
DOI
10.31857/S013216250018036-2
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Daria S. Petrunina 
Occupation: Research Assistant at the Center for Youth Studies
Affiliation: National Research University “Higher School of Economics” in St. Petersburg
Address: Russian Federation, St. Petersburg
Edition
Issue 2
Pages
57-64
Abstract

The article analyzes Russian millennials' perceptions of their generation. Despite the correspondence of Russian millennials to the general characteristics described in the foreign academic discussion, the article notes that the experience of the Russian millennial generation differs from the global one, as for the most part it includes the national historical and cultural context. The theoretical aspects of the article are based both on classical approaches to generational studies and on contemporary debates about how individuals inhabit global and national experiences during their formative years. Based on Korsten's discursive approach, the paper examines the narratives of three age cohorts of St. Petersburg residents. The analysis of the empirical material revealed a discourse on the transitional nature of the generation, conceptualized by informants within the technology, political structure, and socio-economic well-being of Russia during their formative years.

Keywords
generations, generational identity, millennials, qualitative methodology, youth, Russia
Received
16.02.2022
Date of publication
18.03.2022
Number of purchasers
11
Views
65
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1

Постановка исследовательского вопроса.
2 В последнее время особое внимание уделяется изучению поколения миллениалов – людям, рожденным в период 1980-2000-х, чье взросление пришлось на новое тысячелетие и развитие технологий [Howe, Strauss, 2000]. По мнению исследователей, данное поколение обладает другими поведенческими и ценностными характеристиками, чем предшествующие. В работе В.В. Радаева миллениалы характеризуются через отложенное взросление, “цифровую продвинутость”, большую вовлеченность в досуг, меньшее потребление алкоголя, приверженность к здоровому образу жизни и меньшую религиозность [Радаев, 2019: 65-116]. Эти особенности отражают общие глобальные тренды, приписываемые поколению миллениум в зарубежных исследованиях [Berger, 2017; Dimock, 2019; Bialik, Fry, 2019]. Тем не менее невозможно отрицать некоторую уникальность исторических и культурных событий, происходивших в России в период формативных лет российских миллениалов, что приводит к необходимости учитывать национальный опыт при изучении поколений. В фокусе данной статьи поколенческая идентичность миллениалов, а именно то, как сами молодые люди описывают свое поколение, какими характеристиками и ассоциациями наделяют его представителей, с какими элементами национального и глобального историко-культурного процесса связывают свое поколение.
3

Теоретическая рамка исследования.

4 Поколение представляет собой массовую социальную общность, а именно единство индивидов, включенных в общий, особенный только для них, историко-социальный контекст. Для таких массовых социальных групп, как поколения, характерно наличие связи между индивидами, не находящимися в близких отношениях, при этом их ценности и традиции создаются и развиваются участниками в более мелких социальных группах [Mannheim, 1970: 392, 400]. Единство индивидов внутри поколений обусловлено общим поколенческим сознанием, формируемым в годы взросления. Единый взгляд на мир, полученный через переживания в ранние годы, является основой для оценки всех последующих событий в жизни индивида. Именно поэтому разные возрастные группы, пережившие одни и те же события, не могут составлять одно поколение. Опыт, по мнению Мангейма, не накапливается и не суммируется в течение всей жизни, а диалектически артикулируется ранее пережитыми потрясениями [idib: 388-393, 401].
5 Глобализация, Интернет и высокая скорость социальных трансформаций создали новые условия для формирования поколений. Ученые выделяют два уровня событий («культурных травм», «ранних потрясений»), формирующих поколенческое сознание – глобальный и национальный [Edmunds, Turner, 2005: 562] или реальный (местный) и воображаемый (глобальный) [Beck, Beck-Gernsheim, 2009: 28-31]. Более того индивиды в разной степени и разными способами объединяют и используют глобальную культуру, которая одновременно становится более взаимосвязанной и менее гибкой к подавлению технологического и экономического неравенства. Глобально ориентированный подход должен принимать во внимание транснациональность опыта с учетом местной специфики ввиду разнообразия повседневных практик разных представителей поколений и их интерпретаций культурных ресурсов, в том числе из-за региональных и национальных особенностей [Philipps, 2018: 3-5]. Особое внимание уделяется влиянию технологий и Интернета.
6 Формирование поколенческой идентичности происходит не только посредством получения опыта в формативный период, но и в ходе воспроизводства воспоминаний об этом опыте. Исследователи отмечают, что наиболее часто воспроизводимыми являются воспоминания в период с 10 до 19 лет, а уже более поздние (с 20 до 29 лет) скорее затрагивают личные истории информантов. Историко-культурные воспоминания ранних лет задают основу долговременной памяти и структуры знаний, которые станут позднее призмой для осмысления всех событий жизни индивидов [Holmes, Conway, 1999: 23, 28-30].
7 Для формирования поколения необходимо коллективное признание, как самим поколением, так и другими, а также наличие структуры отношений между представителями поколения. Индивидуальное сознание участника поколения может рассматриваться через коллективную память о прошлом, однако даже наличие общих поколенческих переживаний может не являться значимым фактом для определения себя как части поколения [Thomson, 2016: 46].
8 В работе «Время поколений» Корстен раскрывает понятие поколения через дискурсивные практики, которые производят сами индивиды, исходя из пережитого опыта в юности [Corsten, 1999: 254]. Корстен сравнивает поколения с коллективами, которые сами идентифицируют себя путем «самотематизации», а именно выявления общих моделей интерпретаций коллективного опыта. Подобно единицам поколений Мангейма, автор выделяет «культурные круги» поколения, которые образуются в процессе создания общих интерпретаций и установления доминирующего семантического порядка в своих дискурсивных практиках [Corsten, 1999: 261-263]. Данный подход дает возможность понять связь внутри поколений, отношения между разными поколениями, а также выделить те аспекты, в том числе временные, которые становятся основой для формирования поколения.
9 Поколенческая идентичность формируется через повседневное взаимодействие между членами одного поколения, посредством воспризводства доминирующего дискурса. Исследователи рассматривают поколенческую идентичность, как социальный конструкт, формирующий так называемый «габитус» поколений и сочетающий в себе внешние факторы и внутренние дискурсивные практики. Дискурсы поколений также сосредоточены на воспроизводстве памяти, включая опыт, культурные значения и исторические факты [Aroldi et al., 2011: 4]. При этом важно учитывать особенность формирования памяти поколения в цифровую эпоху. В цифровом пространстве содержится не только актуальная повестка, но и опыт прошлого, который сливается с настоящим, при этом локация становится менее важным по сравнению с общим социальным пространством в условиях цифровизации.
10 Таким образом, поколенческая идентичность представляет собой сложный конструкт, состоящий из накопленного опыта, впечатлений и событий формативного периода, которые в результате рефлексии и дискурсивного воспроизводства формируют поколенческое самосознание. Последнее приобретается локально через повседневность и формируется относительно глобальной социальной реальности, позднее проявляясь в индивидуальных жизненных проектах. Для понимания поколенческой специфики необходимо опираться, с одной стороны, на классическую теорию поколений, с другой - учитывать наличие нескольких типов сознания – национального и глобального. Дискурсивный подход Корстена выступает центральным теоретико-методологических подходом, который дает возможность проследить, как индивиды в своих дискурсах определяют свое поколение, его особенности и свою принадлежность к нему.
11

Методология и эмпирическая база исследования.

12 Эмпирическая база статьи включает 30 глубинных полуструктурированных интервью, собранных в Санкт-Петербурге в октябре 2020 г. Выбраны три возрастные когорты – 18-23 года, 28-33 года и 38-43 года, на каждой из которых проведено по 10 интервью с учетом равного гендерного распределения. Выбор данных групп был обусловлен необходимостью зафиксировать возможные различия в поколенческом опыте и самоопределении внутри одного поколения – миллениалов, к которым согласно Радаеву относятся люди, рожденные с 1982 по 2000-е гг. [Радаев, 2019: 48]. Также несколько расширенный диапазон в 5 лет внутри когорты позволяет охватить разные этапы жизни, таким образом в выборку попадают условно 20-летние, 30-летние и 40-летние. Помимо возрастных требований был важен опыт именно российского детства и школьных лет. В приоритете были коренные петербуржцы, однако с учетом миграционных особенностей региона в выборку попали информанты, приехавшие из других городов России. Образование и род деятельности не входили в ограничения по выборке, но тем не менее в процессе поиска информантов исследователи старались диверсифицировать занятость и образовательный бэкграунд.
13 Гайд интервью включает в себя 7 блоков – общий биографический, школьные годы, жизнь после школы (включая образование, работу, отношения, ключевые моменты и этапы жизни), представление о текущем жизненном этапе, представления о взрослости, поколенческий блок, а также заключительный (планы на жизнь). Интервью проводились в смешанном формате - оффлайн (27 интервью) и онлайн (3 интервью). Длительность интервью варьируется от 50 минут до 3 часов.
14 Для анализа были использованы полные тексты нарративов с фокусом на блоке о поколениях. Основное внимание уделяется представлениям информантов о своем поколении, а именно характеристикам, ассоциациям, общем и отличным чертам как самого информанта от поколения, так и его поколения от других.
15 Методология анализа основывается на дискурсивном подходе Корстена [Corsten, 1999] и заключается в фиксации доминирующих дискурсов и семантики опыта информантов, проявляющихся в процессе описания своего поколения. Данный подход также использовался В.В. Семеновой, при котором выявлялись «единые модели самопрезентации» поколений [Семенова, 2009: 110]. В данной статье больше внимания уделяется направлениям доминирующего дискурса и его риторикам в нарративах информантов о своем поколении.
16

«Переходное поколение» - между меняющейся страной и развитием технологий.
17 В качестве главной особенности в нарративах информантов всех исследуемых когорт воспроизводится дискурс о переходном характере поколения. Переход осмысляется в рамках технологий, политического устройства, а также социального и экономического благополучия. Переходность поколения рассматривается, с одной стороны, как ключевая характеристика поколения, с другой - как преимущество перед другими, проявляющееся не только в возможностях окружающего мира, но и в способности проявлять агентность и выстраивать индивидуальные жизненные траектории.
18 Поколение миллениалов представляется гетерогенной общностью, объединенной дискурсом перехода. Несмотря на разное осмысление и проживание этого «перехода» все исследуемые когорты определяют себя через одинаковые характеристики, которые в большей или меньшей степени проявляют себя у разных возрастных групп. Информанты сравнивают себя через слова «более» и «менее», как относительно предыдущих (советских) поколений, так и относительно более младших когорт. Доминирующими характеристиками выступают свобода, гибкость, индивидуализм.
19 Жизнь «в разных мирах» - 40-летние о своем поколении. Нарративы старшей когорты сосредоточены на опыте проживания в двух «мирах» - социализма, с отсылками к советскому детству и капитализма, характеризующегося современной «бизнес-Россией»: «Это просто факт, то, что мое поколение застало социализм, то есть мы живем.. мы пробовали себя в разных мирах, то есть мы жили... я был октябренком, брат у меня был пионером, мы жили при социализме, мы живем при капитализме» (А_м_37).
20 Данный опыт жизни рассматривается информантами как уникальный, позволивший представителям поколения обрести некоторую гибкость и возможность выстраивать свои жизненные траектории в разных направлениях: с одной стороны, с отсылкой к советским ценностям и идеалам, с другой - с пониманием возможности изменений окружающего их мира и страны: «Мы в этом плане гораздо, ну, то самое переходное поколение, которые, когда эти все. Железный занавес давно правда упал, но вот когда Россия сформировалась В 91-м, в 90, ну в начале 90-х, в 2000-х, вот и это отложило свой отпечаток на мышление, что можно так, а можно иначе, можно и вот эдак, а можно еще вот так» (В_м_37).
21 Тем не менее в дискурсе перехода этой когорты прослеживается риторика травмы. Переход из одного времени в другое описывается через опыт проживания девяностых, которые характеризуются в категориях бедности, беспредела, «разрыва», «мясорубки» и связаны с такими социальными проблемами, как ВИЧ, наркомания, алкоголизм, бандитизм, Чеченская война.
22 Можно выделить два взгляда на этот период – часть информантов рассматривают девяностые как промежуточный этап, не фокусируясь в нарративах на его негативных аспектах, а обращаясь к музыкальной культуре, кинематографу и молодежным движениям того времени, являющихся объединяющими для этого поколения. Другая часть наоборот акцентируют внимание на травме, полученной в 90-е, как основе негативного опыта восприятия окружающего мира, который наложил отпечаток на жизни этого поколения, лишив их дальнейшего благополучия.
23 Опыт формативных лет в 90-е воспринимается как «социальный иммунитет», позволивший сформировать такие качества, как гибкость, открытость, «бесстрашие» и свобода. В нарративах информанты выделяют эти характеристики через сравнение себя со старшими и младшими когортами, используя слова «более» и «менее», по их мнению, они являются «проводниками» между ценностями и образом жизни советских поколений и современной «цифровой» молодежи, выступая принимающей стороной всех изменений, происходивших в России. Информанты называют себя «середнечки», «микс», «переходнички», «соединители». Необходимость перестроиться, по их мнению, затрагивала не только их поколение, но и более старшее, однако именно у них получилось совершить переход: «То есть много всяких этапов прожили, вот это отложилось на наше поколение, что мы как-то более может быть спокойно к этому относимся, может быть так, к этим сменам, к вот этим перетурбациям» (Е_ж_39).
24 Категория свободы в понимании данной когорты определяется, с одной стороны, через внешние возможности, с другой - через собственное мышление, а именно противостояние советскому дискурсу и его ориентирам. Тем не менее информанты воспринимают опыт советского детства позитивно, как нечто, что дало им идеалистичный взгляд на мир и оставило отпечаток такими качествами, как честность, взаимопомощь и доброта. Технологии рассматриваются данной когортой как что-то опциональное, чем они умеют владеть, но при этом не сильно погружены в цифровую среду и ценят оффлайн взаимодействие с миром: «Потому что до нас не было этих компьютерных технологий, а сейчас очень активно. На нашем этапе это произошло. Да, соединители. Те видели только то, эти видели только это. А мы видели и то, и это» (Г_ж_43).
25 Таким образом, переход в нарративах 40-летних наблюдается и как характеристика исторического периода формативных лет, и как поколенческая особенность принимать на себя изменения.
26 «Люди, которые выросли в быстро развивающихся цифровых технологиях» – представления о своем поколении 30-летних. Переходность поколения в когорте 28-33 года осмысляется в рамках «предцифровой эпохи». Формативные годы 30-летних пришлись на постепенное внедрение технологий в повседневность – от их полного отсутствия в раннем детстве до полного включения в цифровую среду в настоящий момент. При этом, как и старшая когорта, информанты отмечают свое преимущество, как переходного поколения, которое выражается в возможности переключаться между онлайн и оффлайн пространствами и выбирать, в какие технологические тренды включаться, а какие пропускать мимо, что, по их мнению, уже не доступно более младшим группам: «То есть люди имеющие, то есть, я жил до 3 курса без телефона вообще. То есть я знаю, как и до, как и жить без него, и с ним» (А_м_32).
27 Тем не менее переходный исторический этап России также находит свое отражение в нарративах 30-летних. В дискурсах о 1990-х гг. также присутствует риторика травматичного опыта, связанная с бедностью и финансовой нестабильностью семьи в детстве. Здесь информанты, как и в старшей когорте, говорят о «тяжелой школе жизни» и приобретенном «иммунитете» не только через личный опыт, но и посредством рассказов родителей об этом времени: «Потому что у нас иммунитет. У нас от родителей очень хороший иммунитет. Хорошая память про девяностые годы, относительно хорошая, как бы даже я их немного помню. А те люди, которые чуть старше меня, их помнят очень хорошо. Тем вот, кто моложе… мне кажется, что им было бы… будет труднее, если у нас в стране что-то случится, потому что они не готовы к этому» (Я_ж_32).
28 Основными характеристиками своего «переходного» поколения 30-летних информанты называют гибкость, мобильность и умение быстро подстраиваться, однако данные характеристики, по их мнению, связаны не только с развитием технологий и изменениями в стране, но и с текущими условиями нестабильности и изменчивости мира. В нарративах отмечаются сложности, связанные с построением жизненных курсов, ввиду ограниченных возможностей внешнего мира, а также отсутствием четких ориентиров, как это было в советское время.
29 Отдельным ярко выраженным направлением дискурса перехода является свобода. Данная категория используется в рамках выражения своей сексуальной идентичности, своего мнения, вкусов и также в построении индивидуальных жизненных траекторий. Информанты осмысляют свое поколение как переходное к свободному – «первая волна свободных людей».
30 Еще одной особенностью перехода выступает изменение взглядов представителей этого поколения на воспитание детей и семью. Информанты отмечают, что будут или уже являются более «вовлеченными» родителями, которые осознанно занимаются воспитанием своих детей: «Скажем так, первое поколение, которое может вырастить своих детей… вырастить своих детей, понимая, как их правильно растить» (Я_ж_32).
31 По сравнению с 40-летними, данная когорта в большей степени осмысляет переходность поколения через опыт непосредственного проживания развития технологий. «Переход» в отношении политического устройства страны является вторичным и выступает, как отголосок пережитых другими поколениями событий, затронувших 30-летних лишь в детстве.
32 «Еще и не цифровые люди до конца, еще аналоговые какие-то…» - 20-летние о своем поколении. Осмысление перехода 20-летних сильно связано с развитием технологий. Информанты отмечают отсутствие технологий в раннем детстве, однако не связывают свое взросление с ними, как 30-летние. В памяти данной когорты не наблюдается постепенное внедрение цифровой среды в повседневность, а наоборот они воспринимают это как данность. 20-летние считают себя «технологически развитым» поколением, но отмечают, что более молодые когорты являются «сверхразвитыми», в связи с чем воспринимают себя, как «переходный этап», «ни туда, ни сюда», «аналоговые»: «И как раз-таки мое поколение – это переходный этап, именно вот поколение людей, которые были далеки от всего цифрового и людей, которые начали этим увлекаться и в этом тоже находятся. Это что-то между, граничащее наше поколение» (А_м_19).
33 Формативные годы когорты 18-23 пришлись на стабильное время и в нарративах информантов отсутствуют риторики травмы, связанные с детством. Тем не менее данная когорта осмысляет переходность своего поколения через культурную связь с советским временем. Детство этих информантов ассоциируется с культурными практиками, в которых присутствовали игры во дворе, утренники и просмотр советских мультфильмов: «То есть, в родителях оно ещё сильное, нормальное, а в нас оно уже слабое совсем. И оно — хорошее, оно… мы плохого от советского не успели взять, ну, то есть, успели, наверное, все — оно будет ещё много с нами идти, но это привычки, вообще, общественного строя, то есть… А вот такие вещи, культурные — мы только хорошее успели перенять. Что мы последние, кто вот это вот помнит» (Арс_м_22).
34 В нарративах также прослеживается дискурс нестабильности мира и быстрых изменений, однако 20-летние определяют нестабильность, как возможность выбора, свободу, творчество и индивидуализм, приравненный к эгоизму. Но информанты говорят о стабильности и отсутствии потрясений – «нет факторов, которые способствовали быстрому взрослению». Нарративы стабильности зачастую сопряжены и с текущим политическим режимом России, 20-летние называют себя «поколение Путина».
35 Категория свободы в нарративах данной когорты наполняется большим количеством смыслов, а именно под эту категорию попадает толерантность и отсутствие стереотипного мышления, независимость, самовыражение и готовность высказывать мнение. В отличие от более старших исследуемых когорт, информанты когорты 18-23 года выделили еще несколько четких характеристик помимо переходности и свободы.
36 Творчество является часто повторяющейся характеристикой в нарративах 20-летних и осмысляется, как результат отсутствия потрясений – «новый взгляд на мир, не знающий войны». Творчество рассматривается через самореализацию в трудовой или культурной деятельности, а также собственную внешность и стиль.
37 Эгоизм также выступает ключевой характеристикой в представлениях 20-летних о своем поколении. Данная категория включает в себя «разгильдяйство», «аморальные» ценности, инфантилизм, лень и желание зарабатывать «легкие» деньги, а также ориентацию на собственное благополучие – «каждый сам за себя». Тем не менее категория эгоизма не рассматривается как явно негативная, а преподносится в качестве особенности существования в современном мире и даже некоторой чувствительности поколения – «неженки», «нужен комфорт». Одновременно с эгоизмом в нарративах проявляется дискурс осознанности и заботы об окружающем мире. Информанты выражают готовность проявлять собственную агентность в вопросах борьбы с дискриминацией и сохранения экологии.
38 Таким образом, 20-летние осмысляют переходность поколения, как завершающий этап изменений, связанных с появлением технологий, с одной стороны, и уходом от Советского союза - с другой. По словам информантов, все последующие поколения будут уже более свободные, эгоистичные, цифровые, а также «американизированные» с точки зрения погружения в глобальную культуру.
39

Выводы.
40 Рассматривая переходность данного поколения, можно условно выделить начало и завершение данного перехода, характеризующегося одновременно политическими изменениями и цифровизацией. Так, ключевой чертой когорты 40-летних является переход от социализма к капитализму с одновременным принятием развития технологий в уже поздний период формативных лет. Когорта 30-летних представляется ядром поколения миллениалов, их идентичность строится, как на памяти детства 90-х, так и на технологическом развитии мира, что более явно выражается по сравнению с 40-летними. Завершающей когортой «переходного» поколения выступают 20-летние, имеющие косвенный советский опыт, связанный с культурными практиками детства, и прямой опыт цифровой повседневности.
41 Все исследуемые когорты при рассуждении о принадлежности к поколению отмечали, что объединяющим для их поколения является культурный опыт прошлого (формативных лет), но сейчас «все разные». Информантам сложно выделить текущие общие паттерны поколения в условиях быстрых социальных изменений и большой вариативности в построении жизненных курсов. Тем не менее несмотря на различия в осмыслении перехода и разнице в проживании формативных лет, можно говорить об одновременном единстве и гетерогенности поколения миллениалов.
42 Самопрезентация российских поколений до этого рассматривалась в работе В.В. Семеновой, где также также использовалось понятие перехода, однако не в отношении миллениалов, а для поколения, рожденного в период с 1960 по 1970 годы. Переход для этого поколения был связан с перестройкой, то есть с историческими событиями [Семенова, 2009: 109]. Характер перехода миллениалов в данном случае связан не сколько с историческим периодом, сколько с его последствиями. Данное поколение характеризуется как социальная общность, принимающаяся на себя последствия политических изменений в стране (некоторые из которых произошли еще до рождения представителей данного поколения), а также изменений повседневности, связанных с цифровизацией.
43 Стоит отметить, что в исследовании Семеновой также отражена верхняя граница миллениалов – рожденные после 1980 года, и названные «постпереломное поколение» или также «постпереходное» поколение [там же: 109-110]. На момент ее исследования представителям этого поколения было около 20 лет, а на момент нашего – 40 лет. Характеристики и дискурсы, выделенные Семеновой, в целом перекликаются с результатами данной статьи. Тогда выделялись такие смыслы, приписываемые этому поколению, как «синдром гедонизма», «трудовая мораль рыночного типа», «поколение массовой компьютерной грамотности», «свободные», «сами по себе» [там же: 116-131].
44 Тем не менее дискурс перехода действительно присутствует и у поколения, рожденного в 1960-1970 годы, однако характеристики и смыслы отличаются от миллениалов. Возможно, данный факт можно рассматривать в рамках понятия «буферного» поколения, предложенного Мангеймом. Таким поколенческим общностям свойственно частично перенимать характеристики, граничащих с ними групп, в данном случае это советское поколение («доперестроечное») и миллениалы.
45 Из приведенного в данной статье анализа становится ясно, что опыт российского поколения миллениума отличается от глобального, так как по большей части включает в себя проживания национального историко-культурного опыта. Вопрос включенности в глобальный контекст российских поколений остается открытым, так как эмпирические данные по Санкт-Петербургу имеют свою специфику жизни в мегаполисе, и для более полного понимания особенностей российских миллениалов необходимо изучить их представителей в регионах России.

References

1. Radayev V.V. (2019) Millennials: How Russian Society is Changing. Moscow: VSHE. (In Russ.) DOI: 10.17323/978-5-7598-1985-1

2. Semenova V.V. (2009) Social dynamics of generations: problem and reality. Moscow: ROSSPEN. (In Russ.)

3. Berger A.A. (2017) Cultural perspectives on millennials. London: Springer.

4. Howe N., Strauss W. (2000) Millennials rising: The next great generation. New York: Vintage Books.

5. Aroldi P., Fortunati L., Gebhardt J., Vincent J. (2011) Generational belonging between media audiences and ICT users. In: Broadband society and generational changes. Vol. 5.

6. Beck U., Beck-Gernsheim E. (2009) Global generations and the trap of methodological nationalism for a cosmopolitan turn in the sociology of youth and generation. European sociological review. Vol. 25. No. 1: 25–36.

7. Bialik K., Fry R. (2019). Millennial life: How young adulthood today compares with prior generations. Pew Research Center. No. 14: 1–11.

8. Corsten M. (1999). The time of generations. Time & Society. Vol. 8. No. 2-3: 249–272.

9. Edmunds, J., & Turner, B. S. (2005). Global generations: social change in the twentieth century. The British journal of sociology. Vol. 56. No. 4: 559–577.

10. Holmes A., Conway M. A. (1999). Generation identity and the reminiscence bump: Memory for public and private events. Journal of adult development. Vol. 6. No. 1: 21–34.

11. Mannheim K. (1970). The problem of generations. Psychoanalytic review. Vol. 57. No. 3: 378–404.

12. Philipps J. (2018) A global generation? Youth studies in a postcolonial world. Societies. Vol. 8. No. 1: 14. DOI:10.3390/soc8010014

13. Thomson A. (2016) Australian generations? Memory, oral history and generational identity in postwar Australia. Australian Historical Studies. Vol. 47. No. 1: 41–57.

Comments

No posts found

Write a review
Translate