В 1863 г. профессор зоологии Московского университета А. П. Богданов и его ученики задумали создать при Московском университете научное общество, которое они решили назвать Обществом любителей естествознания¹. Событие вполне ординарное, если вспомнить, что еще в уставе 1804 г. университету было дозволено

«составление в недре онаго ученых обществ, как упражняющихся в словесности Российской и древней, так и занимающихся распространением наук опытных и точных, основанных на достоверных началах…»²

и весьма отрадное, так как естественно-научных обществ в России было очень мало. Тем не менее инициатива Богданова вызвала настоящий переполох в московских научных кругах и в первую очередь среди руководителей Московского общества испытателей природы (МОИП), уже более полувека действовавшего при университете. Они посчитали идею Богданова разрушительной для московской науки и даже окрестили новое общество «обществом губителей естествознания»³. Чем же была вызвана столь негативная реакция?

Дело в том, что начиная с середины XIX в. МОИП переживало не лучшие времена. В начале 1840-х гг. ему пришлось свернуть свою экспедиционную программу, так как самая крупная и известная из организованных им экспедиций – путешествие на Алтай и в Джунгарию натуралиста Г. С. Карелина и ботаника И. П. Кирилова (1839–1841) – сильно подорвала его финансовое положение⁴. Прекратил свое существование «институт питомцев», обеспечивавший приток молодых сил в общество. В 1860 г. перестал выходить научно-популярный журнал общества «Вестник естественных наук», который после смерти его главного редактора К. Ф. Рулье и кардинального изменения редакционной политики растерял всех подписчиков⁵. По существу деятельность МОИП свелась к ежемесячным собраниям и изданию своих трудов. В таких условиях вполне естественно, что МОИП опасалось конкуренции со стороны нового, молодого и энергичного общества.

Однако не стоит все сводить к боязни конкуренции. Причины враждебного отношения МОИП к ОЛЕАЭ лежали гораздо глубже. За свою более чем полувековую историю МОИП удалось завоевать авторитет в научных кругах и наладить тесные связи с европейскими учеными и многими научными обществами за рубежом. Однако положение общества было вовсе не столь радужным, как описывают его историографы⁶, в первую очередь потому, что оно было практически полностью лишено самостоятельности в принятии научных и организационных решений. Задуманное его основателем, профессором натуральной истории университета И. Г. Фишером фон Вальдгеймом как вольная ассоциация натуралистов, к 1837 г. МОИП лишилось даже права избирать президента – им по должности становился попечитель Московского учебного округа, которому и принадлежала вся полнота власти в обществе⁷. Ситуация, надо сказать, уникальная для российских научных обществ того времени, которые очень дорожили возможностью самостоятельно определять свою научную и кадровую политику. Однако верхушка МОИП, по-видимому, достаточно уютно чувствовала себя под защитой и покровительством попечителей⁸, и общество все больше превращалось в элитарный клуб, пестовавший дух высокой науки и отказывавшийся замечать изменения, происходившие в культурной и общественной жизни страны в пореформенную эпоху. Отчасти поэтому руководители МОИП поначалу и не восприняли всерьез инициативу Богданова, посчитав ее просто бунтом молодежи⁹, для прекращения которого достаточно будет отповеди начальства и общественного порицания, выставляющего организаторов общества амбициозными, но неумелыми прожектерами¹⁰.

Для молодого общества все могло закончиться, даже не начавшись. К счастью, у него нашлись защитники как в университете, так и в Министерстве народного просвещения, и 14 марта 1864 г. устав Общества любителей естествознания был одобрен советом министра народного просвещения. На первом официальном заседании общества 14 мая 1864 г. присутствовал и попечитель, который «весьма сочувственно» отнесся к деятельности нового общества и впоследствии не раз оказывал ему поддержку¹¹. Это был первый маленький успех ОЛЕАЭ в его противостоянии с МОИП, однако вскоре оно получило более серьезную поддержку. Первый съезд русских естествоиспытателей по инициативе его президента, ректора Петербургского университета К. Ф. Кесслера ходатайствовал перед министром народного просвещения Д. А. Толстым о том, чтобы при каждом русском университете было организовано Общество естествоиспытателей, подобно тому, как уже образовалось Общество любителей естествознания при Московском университете¹².

Это была серьезная победа молодого общества. По существу съезд признал, что демократизм и открытость ОЛЕАЭ и его активная научно-просветительская деятельность более соответствуют духу и задачам российской науки пореформенной эпохи, чем элитарность и замкнутость МОИП. Для последнего этот факт был настолько травмирующим, что его историографы до сих пор предпочитают замалчивать его, опуская конец приведенной выше цитаты с упоминанием ОЛЕАЭ и подчеркивая исключительную роль МОИП в создании университетских естественно-научных обществ¹³.

После съезда ОЛЕАЭ развернуло широкую деятельность. Оно устраивало научные выставки, организовывало публичные музеи, снаряжало экспедиции¹⁴, осуществляя то, что МОИП в свое время сделать так и не удалось. Успехи молодого общества раздражали руководство МОИП, и оно пользовалось любой возможностью, чтобы раскритиковать и высмеять ОЛЕАЭ на страницах газет и журналов, благо такой опыт был у него и в прошлом, когда один из членов МОИП инициировал в московских газетах травлю Рулье¹⁵. Но со временем ОЛЕАЭ удалось привлечь многих из критиков на свою сторону. Дело в том, что во второй половине XIX в. в российском научном сообществе уже начала ощущаться потребность в специализированных научных обществах, где ученые могли бы обсуждать свои профессиональные проблемы. Старые общества такой возможности не предоставляли, а создание новых было делом долгим и трудоемким. ОЛЕАЭ предлагало иной выход. В его уставе с самого начала была предусмотрена возможность организации специализированных отделений¹⁶. Для этого требовалось лишь согласие совета общества. Первое отделение (антропологии) общество открыло уже в 1864 г.¹⁷ За ним последовал отдел этнографии (1867), отделение физических наук (1867), зоологическое (1881), ботаническое (1883), химическое (1884) и другие отделения. Но наиболее важным его достижением было создание в 1911 г. по инициативе А. П. Павлова геологического отделения. Если вспомнить, что геология являлась областью, в которой МОИП было традиционно сильно, то перемещение центра геологических исследований из МОИП в ОЛЕАЭ было явным свидетельством победы последнего над своим давним соперником. Можно даже утверждать, что в конце XIX – начале XX в. ОЛЕАЭ доминировало на московской научной сцене и стало одним из самых востребованных научных обществ. По количеству членов оно было сравнимо или даже немного превосходило Русское географическое общество – одно из самых влиятельных и богатых научных обществ России¹⁸.

МОИП и ОЛЕАЭ, в отличие от Физико-медицинского и целого ряда других обществ, пережили революции 1917 г., Гражданскую войну и с началом эпохи НЭПа стали вновь налаживать свою деятельность. МОИП, выполняя директивы новой власти, принимало участие не только в соцсоревновании с другими обществами и научными организациями¹⁹, но и в выставочной деятельности, к которой оно всегда относилось отрицательно. Как писал еще в 1892 г. М. А. Мензбир,

«так называемые научные выставки приносят только вред, приучая публику легко относиться к предметам выставки и невольно обращать больше внимания на обстановку, чем на суть дела»²⁰.

Однако ряд требований МОИП категорически отказывалось выполнять. В первую очередь это касалось разделения общества на отделы по дисциплинарному признаку²¹ . Кроме того, оно по-прежнему сохраняло жесткую политику относительно членства, ограничивая прием в общество молодежи и любителей, а также весьма неохотно занималось разработкой прикладных проблем. Несмотря на это, к концу 1920-х гг. позиции МОИП значительно усилились и именно ему было поручено возглавить процесс реорганизации, включавший в том числе процесс слияния ОЛЕАЭ с МОИП.

ОЛЕАЭ, хотя внешне у него все было благополучно, гонку с МОИП явно проигрывало. И дело было не в качестве его работы и отношении к нему властей, а в том, что к середине 1920-х гг. оно по существу перестало быть единым обществом, превратившись, как заметил проверявший его в 1927 г. инспектор Главнауки П. И. Карпов, в обширное «объединение ученых, распределяющихся по отделам и комиссиям», так что «каждая отдельная ячейка о[бщест]ва может равняться отдельному более мелкому научному о[бщест]ву»²². Общество потеряло общие цели (у каждого отделения они были своими), а вместе с ними и возможность оперативно реагировать на внешние вызовы. И когда в 1930 г. сектор науки Наркомпроса РСФСР,

«учитывая колоссальную необходимость наибольшего и наилучшего концентрирования научно-общественных и культурных сил с целью максимального использования этих сил для активного содействия социалистическому строительству»²³,

задумал реорганизовать всю систему естественно-научных обществ и слить их в единое Всероссийское общество испытателей природы, ОЛЕАЭ оказалось к этому не готово. Судя по имеющимся архивным документам, вопрос о предстоящей реформе обсуждался на двух последних заседаниях совета общества 10 января и 12 февраля 1930 г.²⁴ Председательствовавший на этих заседаниях президент общества А. Н. Северцов никакого плана действий по спасению общества (кроме смены названия) не предложил и против объединения с МОИП особенно не возражал. Таким образом, судьба ОЛЕАЭ была предрешена, общество было присоединено к МОИП и забыто на долгие годы.