Везде
National and religious identities: experience of interconnection analysis (on the example of research in the Republic of Tatarstan)
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
National and religious identities: experience of interconnection analysis (on the example of research in the Republic of Tatarstan)
Annotation
PII
S013216250015844-1-1
DOI
10.31857/S013216250015844-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Alexey V. Sitnikov 
Occupation: Professor
Affiliation: Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration
Address: Russian Federation, Moscow
Michal V. Romanov
Occupation: Director
Affiliation: Public Opinion Research Laboratory
Address: Russian Federation, Moscow
Rinat R. Faskhudinov
Affiliation: Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 3
Pages
120-134
Abstract

The authors of the article, basing on the results of a mass survey in September 2020 in the Republic of Tatarstan (Russia), investigate relationships between nationalism and Islamic religiosity among the Tatar population of the republic. The survey was conducted by the method of telephone interviewing on a random sample with a total of 1,000 respondents. The survey involved permanent ethnic Tatars residents of the Republic of Tatarstan over 18 years old. The authors answer the question of what place Islamism occupies in the public consciousness, how much Islam is in demand as an ideology for the political consolidation of society, and, accordingly, for religious nationalism. The authors of the article analyze how Islamism, ethnic and religious nationalism relate to each other. The analysis of religiosity showed that in Tatarstan there is no relationship between religiosity and nationalism that might be called "religious nationalism," that is, striving for the political self-determination of the nation for religious reasons, which resonate with ethnic ones. Also, the authors of the article identified only very weak correlations between variables reflecting importance that respondents attached to ethnicity, and variables reflecting the attitude of respondents to various aspects of religiosity. Ethnic issues for the respondents were more important than religion, and ethno-nationalism was practically unrelated to religiosity in any of its manifestations. The study showed that a high religiosity of the Tatars leads to the need for manifestations of religion in the public sphere and at the everyday level, but does not cause striving for Islamism, i.e. to rebuild the political sphere in accordance with the norms of Islam.

Keywords
nationalism, religiosity, the Republic of Tatarstan, Tatars, Islam, Islamism, identity, ethnic nationalism, religious nationalism
Received
06.07.2021
Date of publication
28.03.2022
Number of purchasers
11
Views
77
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 В предлагаемой статье на примере современного Татарстана с использованием многомерных методов статистического анализа данных социологического опроса проанализирована взаимосвязь этнических, религиозных и политических составляющих общественного самосознания. Также мы попробовали ответить на вопрос, какое место в общественном сознании татарского социума занимает исламизм, и как он взаимосвязан с религиозностью и национализмом. Мы опирались на результаты массового телефонного опроса, проведенного в Республике Татарстан1. Перечень вопросов анкеты в соответствии с целью исследования включал ряд вопросов, отражающих значимость этничности для респондента, личную религиозность, взгляды респондента, на то, какое место должен занимать ислам в повседневной жизни и политическом устройстве республики Татарстан.
1. Опрос проведен в сентябре 2020 г. методом телефонного анкетирования по случайной, комбинированной (мобильные и стационарные телефоны) выборке. Полученный массив перевзвешивался по полу, возрасту, образованию и типу населенного пункта. Методика построения выборки аналогична выборке «ВЦИОМ-спутник». Всего было опрошено 1000 респондентов. В опросе участвовали жители Республики Татарстан старше 18 лет, этнические татары или жители республики, у которых татарином был кто-либо из родителей. Участникам исследования на выбор предлагался язык, на котором будет проводиться интервьюирование – русский или татарский, однако лишь 11 респондентов сказали, что им неудобно будет разговаривать на русском языке. Коэффициент кооперации составил 0,17, response rate – 0,04 (для «ВЦИОМ-спутник» данные показатели в среднем составляют 0,2 и 0,04 соответственно). Территориальное распределение выборки весьма точно соответствует территориальному распределению населения республики: для городов с населением более 50 тыс. чел. среднее отклонение доли в выборке от доли в населении республики – 1,0%, для районов республики (включая и городское, и сельское население) – 0,4%. Подобная точность подтверждает высокое качество выборки.
2 Религиозный национализм: случай Татарстана. В специальной литературе, посвященной национализму, различаются множество его типов и разновидностей [Delanty, 2002; Barker, 2009]. Довольно часто исследователи выделяют гражданский национализм, нередко противопоставляя этнический национализм [Брубейкер, 2012: 246], который выражается в том, что «термин национальность становится синонимом этнической принадлежности, и национальная идентичность часто воспринимается как осмысление или осознание того, что человек обладает исконными или унаследованными групповыми характеристиками, компонентами этничности, такими как язык, обычаи, территориальная принадлежность и физический тип» [Гринфельд, 2008: 17]. Для постсоветского пространства (Татарстан не является исключением) в значительной мере был характерен именно этнический национализм.
3 Для раскрытия темы требуется выделить еще один тип национализма – религиозный. Он имеет место в случаях, когда религия и национализм оказываются тесно связаны, и религиозный маркер становится важнейшим знаком национальной принадлежности. Национализм чаще всего не связан с религией, выступает как светская сила. Как отмечает Т. Асад [2020: 286], нация существует в «этом мире», в пространстве секулярного, это естественная и самоочевидная общность с «мирским прошлым». В большинстве случаев для националистов религиозные идеалы отходят на второй план, в сферу личной жизни или вовсе отвергаются. При сформировавшейся националистической идеологии религия перестает быть основой легитимации власти. Однако в ситуации, когда какое-либо сообщество, исторически связанное с конкретной религией, оказывается в окружении народов, принадлежавших к иной конфессии, религия может стать важным признаком, отличающим это сообщество от соседей. Религиозность в этом случае становится фактором, укрепляющим национальное самоопределение и самосознание наряду с языком, историей, культурой, музыкой, кухней и т.д. Национальное строительство обязательно фокусируется на тех характеристиках, которые выделяют нацию и предоставляют ей ощущение уникальности, понимание того, что она неповторима и самобытна. Религия тоже может хорошо играть эту дифференцирующую роль, становиться важным фактором формирования нации, осознания себя в качестве уникальной общности, отличной от других. [Barker, 2009: 30-31]. Конечно, при этом религия претерпевает изменения, подвергается переработке, связанной с её историзацией, превращением в культуру и повседневные практики конкретного народа [Алиев, 2008].
4 Для того, чтобы универсалистская религия (в частности ислам) играла эту дифференцирующую роль в развитии явно неуниверсалистской национальной идентичности, недостаточно просто соседей, придерживающихся иных верований. Известно множество случаев, когда соседи относятся к разным конфессиям, но религиозный национализм не рождается. Этот феномен предполагает наличие еще одного условия: соседние сообщества не просто относятся к разным религиям, но при этом над слабой стороной висит угроза поглощения или ассимиляции. В этом случае разница в религиозных верованиях становится важной для национализма, полезной в формировании и поддержании идентичности [Barker, 2009: 34]. Существование религиозного национализма связано с наличием угрозы, при которой одна группа боится быть побежденной и исчезнуть, утратив собственную идентичность. Не обязательно речь идет о физическом вымирании, людей не меньше пугает и культурная ассимиляция. Этот страх является очень сильным мотивом, способным привести к массовой мобилизации этнических групп вокруг религии. 
5 У татар первый этап нациеобразования начался в XVIII–XIX вв. как раз в контексте определенного противостояния с православной церковью [Круз, 2020: 323–327; Арапов, 2006: 83]. Одновременно с этим происходили преобразования их религиозных институтов и мусульманской идентичности, связанные с деятельностью джадидов. Д.М. Исхаков даже считает, что реформаторское движение (джадидизм) правильнее будет определить, как движение по формированию нации [Исхаков, 2002]. Становление татар как нации в XIX в. (появление литературного татарского языка, периодических изданий, литературы и театра, татарской интеллигенции и городской культуры, а также новых форм религиозного образования) и джадидистская реформация способствовали постепенному отделению национальной идентичности татар от религиозной [Харипова, 2020: 105; Габдрафикова, 2015; Исхаков, 2002]. Эти процессы также привели к адаптации татарского ислама к обществу модерна, его приспособлению к урбанизации и другим требованиям современной эпохи, тому, что Э. Геллнер описывал как победу «высокой формы иcлама над его народными формами» [Геллнер, 1995].
6 В конце 1980-х – нач. 1990-х гг. Татарстан переживал подъем национализма, наблюдалась некоторая политизация религии, попытка использования религии как идеологии национального движения [Мусина, 2009: 351]. Однако в эти годы в Республике Татарстан общество по причине своей светскости было совершенно не готово воспринимать какие-либо исламские ценности [Исхаков, 2010: 106]. Религиозность воспринималась как часть народной культуры и этнической традиции и принимала форму религиозного национализма [Мусина, 1997; Арутюнова, Бравин, 2013].
7 Последовавший во второй половине 1990-х гг. кризис национального движения в Татарстане и долгое пребывание его в оппозиции подвигли представителей татарского национализма в еще большей степени искать опору в религии, апеллировать к мусульманскому духовенству и верующим, но в 1990-х и 2000-х гг. это не встретило безоговорочной поддержки населения и не привело националистов к успеху [Сергеев, Сергеева, 2009: 122]. Татары, даже не будучи сильно религиозными, всегда позитивно относились к исламу. При невысокой степени религиозности они всегда воспринимали ислам как то, что способно наполнить представление об идентичности, религиозные различия определялись как важный фактор, препятствовавший ассимиляции татар и способствовавший их самосохранению [Косач, 2007]. Однако будучи важным этноконсолидирующим фактором, религиозная принадлежность не конвертировалась в национализм.
8 В последние полтора десятилетия в Татарстане происходит постепенный количественный и качественный рост исламской религиозности среди татар, увеличивается число приверженцев ислама, они становятся более образованными, чаще участвуют в религиозных практиках, происходит закрепление религиозных традиций в повседневной жизни. При этом религиозность у татар становится в меньшей степени связана с этнической идентичностью, татарским языком, культурой и этнонациональными движениями. Данная тенденция к расхождению этнической и исламской идентичностей охватывает и духовенство2, и особенно заметна в среде части городской молодежи [Мусина, 2016: 24]. При усилении религиозной идентичности и ослаблении её этнической составляющей у молодых татар формируется «новая, исламская субкультура, для которой характерны строгое соответствие религиозным предписаниям в повседневной жизни, актуализированность социально-нравственного облика мусульманина, активная пропаганда ислама» [Арутюнова, 2013: 26]. Данной религиозности присуще дистанцирование от этничности и этнонационализма и возрастание исламистской составляющей, что может, в принципе, создать серьезные проблемы для светского государства, каковым является Российская Федерация.
2. В частности, в 2010-е гг. на первый план в структуре ДУМ РТ вышли молодые имамы, родившиеся за пределами Татарстана и не владеющие свободно татарским языком [Алмазова, Ахунов, 2021: 67], а среди татар-мусульман большим авторитетом пользуются дагестанские ветви суфизма, шейхи которых имеют последователей в Республике Татарстан [Сафиуллина-Ибрагимова, 2021: 190].
9 В настоящей работе мы предприняли попытку замерить взаимосвязь между значимостью этнического фактора, склонностью к исламизму и личной религиозностью, для чего построен ряд индикаторов.
10

Показатель значимости этничности. Оценить, насколько для респондента важна этническая принадлежность, можно по его предпочтениям в повседневном поведении, в частности в брачной и языковой сферах. Настоятельное стремление к этнической чистоте брака, к «брачной исключительности», возведение в моральную норму требования соблюдать чистоту крови – это безусловный признак этнического национализма. Аналогичная ситуация с языковым индикатором: язык является важнейшим отличительным признаком народа, и желание сделать обязательным для всех его изучение (поскольку «без языка народ умрет», «язык – душа народа» и т.п.) свидетельствует о высокой экзистенциальной ценности для респондента своего этнического сообщества. Об этой же установке на сохранение и законное, так сказать, документальное, запечатление этнической принадлежности свидетельствует положительное отношение респондента к возможности иметь соответствующую запись в паспорте. Сочетание этих параметров, отражающих меру поддержки этнически ориентированного брака, коренного языка и фиксации этничности государством, можно использовать в качестве признака, выявляющего склонность к этническому национализму. Для определения значимости этничности, участникам опроса задавались вопросы о межнациональных браках, о фиксации национальности3 в паспорте, а также об изучении татарского языка в общеобразовательных школах (рис. 1–3).

3. Для подавляющего большинства респондентов термин «национальность» с советских времен являлся тем, что в научной литературе чаще всего именуют «этничностью», однако задавать вопрос именно об этнической принадлежности не имело смысла, поскольку многие просто не поняли бы, о чем идет речь.
11

12 На основе ответов на три приведенных выше вопроса строился интегральный показатель значимости этничности. Для этого по каждому из вопросов этнически окрашенным ответам присваивался коэффициент 1, ответам, не придававшим значения этничности – 0, промежуточным ответам – значения в диапазоне от 0 до 1. В последующем баллы, полученные респондентом по указанным трем вопросам, суммировались и нормировались. Соответственно, каждому респонденту присваивался индекс – число в пределах от 0 до 1 – которое отражало, насколько для данного респондента значима этничность. Распределение выборки по значимости этничности, 0 – 221 респондент; 0,17 – 66 респондентов; 0,33 – 324 респондента; 0,5 – 94; 0,67 – 218; 0,83 – 42 человека; 1 – 35 респондентов. В зависимости от значения интегрального показателя, каждый респондент был отнесен к одной из трех групп: «этничность незначима» (0–0,17), «этничность малозначима» (0,33–0,5), «этничность высокозначима» (0,67–1).
13 Личная религиозность. Политическая и общественная проекция религии не всегда совпадают с личной религиозностью человека. Порой совершенно нерелигиозные индивиды являются активными сторонниками присутствия религии в политической или общественной жизни. Встречаются и противоположные случаи – высокая личная религиозность не проявляется в общественно-политической сфере.
14 Для определения степени личной религиозности принято задавать респондентам набор вопросов4, выявляющих их образ жизни и участие в религиозных практиках (рис. 4–6).
4. Мы опирались на идеи методики В.Ф. Чесноковой [2005] о том, что для исследований религиозности необходимо выяснить прежде всего поведение и образ жизни человека. Методика Чесноковой была разработана для определения степени воцерковленности православных. Для оценки степени религиозности мусульман обычно выявляют частоту совершения молитв, соблюдение поста, выполнения исламских обычаев и обрядов. На основании этих критериев Р.Н. Мусина, к примеру, делит мусульман на «практикующих верующих» и «номинальных верующих» [Мусина, 2016: 23].
15

16 Хотя ислам – это мировая религия, он тесно связан с арабской культурой, языком и является прежде всего историческим наследием арабов. Высокая личная религиозность последователя ислама необходимо предполагает хорошее знание им арабского языка. По результатам настоящего исследования выяснилось, что большинство татарских мусульман не может читать священные тексты на арабском языке (рис. 7,8).
17

18 Политическая и общественная проекции религии. Использование ислама в качестве идеологии для политической консолидации общества, когда религия играет роль основы для конституирования нации – достаточно распространённое и хорошо изученное явление, называемое исламизмом. Последний принимает сегодня самые различные формы. В том числе исламизм успешно используется в рамках националистического дискурса [Асад, 2020: 293], сочетается с локальным, государственным национализмом и даже содержит различные элементы этнонационализма. Отличительной чертой исламизма является лозунг «реисламизации» как единственного пути избавления общества от всех бед и несчастий, «инкорпорации в государственную систему элементов исламской государственности» [Морина, 2011: 109]. Под исламизмом мы будем понимать политические идеи, ставящие целью установление исламского порядка, использования ислама в качестве идеологии [Почта, 2020]. Цель исламистов – создать такую политию (в том числе и в виде исламского государства), которая бы жила по законам шариата и обеспечивала бы каждому члену общества не земное благосостояние, а религиозное спасение души [Семедов, 2012: 443].
19 В российском контексте склонность проживающих в Татарстане татар к исламизму, если таковая будет выявлена, можно было бы интерпретировать как проявление религиозного национализма: этим татары не просто отличались бы от русских и утверждали свою самобытность, но и утверждали бы необходимость своей государственности, обеспечивающей им религиозную самореализацию. Это не просто отличие в языке, культуре, истории и т.п., но экзистенциальная потребность, которую невозможно реализовать в светской России.
20 Попытаемся выявить в общественном сознании элементы исламизма и, соответственно, религиозного национализма, оценить их масштаб и проанализировать взаимосвязь со значимостью для респондента этнического фактора. Когда речь идет об исламизме, его последовательные приверженцы не должны принимать идеи отделения религии от государства, светскости и всего, что с ними связано. Шариатские нормы строго предписывают соблюдать определенные правила, касающиеся одежды, семейной жизни, питания.
21 В ходе исследования мы задавали респондентам вопросы, касающиеся ряда религиозных норм. По всем вопросам о самых разных предписаниях ислама (рис. 9–14), большинство респондентов выбирало светские варианты ответов. При этом интересно отметить, что участники опроса, назвавшие себя мусульманами, также предпочитали ответы, расходящиеся со строгими шариатскими предписаниями.
22

23

24 По вопросам, касающимся разных предписаний ислама, респонденты, придающие этничности большое значение, чаще, чем респонденты, для которых этничность не важна, выбирали «исламские» варианты ответов. В одних случаях различия были значимы5 (вопросы о женских головных уборах, выборе суда, государственном статусе ислама и религиозной принадлежности президента Татарстана), в других – незначимы (многоженство, школьное питание).
5. Для определения различий между категориями использовался критерий Краскала-Уоллиса.
25 Исламизм как проявление религиозного национализма. Проведем анализ структуры религиозности, выясним, какие из проявлений религиозности связаны со склонностью к исламизму. Некоторые показатели религиозности респондентов, коррелируют между собой. Например, отношение к статусу ислама в республике и отношение к религиозной принадлежности президента Татарстана коррелируют между собой на уровне rs=0,39 . Регулярность исполнения намаза коррелирует с регулярностью посещения пятничной молитвы на уровне rs=0,61 и с умением молиться на арабском языке6 на уровне rs=0,41 .
6. Переменная «умение молиться на арабском языке» была построена на основе двух переменных, отражающих умение прочитать на арабском языке суру Аль-Фатиха и шахаду: для респондента, способного на арабском прочитать обе молитвы, переменная принимала значение 1, для респондента, не способного прочитать ни одну из них, – значение 0, способного прочитать только одну – 0,5.
26 В то же время переменные, отражающие личную религиозность, крайне слабо коррелируют с переменными, отражающими степень исламизации. Например, регулярность совершения намаза коррелирует с отношением к государственному статусу ислама на уровне rs=0,18 , а регулярность посещения пятничной молитвы коррелирует с желанием видеть во главе республики только мусульманина – на уровне rs=0,11 . Подобное отсутствие взаимосвязей показательно для достижения цели исследования, т.к. заставляет предположить (пока на уровне отдельных переменных), что личная религиозность не взаимосвязана с отношением к исламизации государства.
27 Для того, чтобы осуществить группировку переменных, отражающих различные аспекты религиозности, был использован иерархический кластерный анализ. В результате выполнения анализа каждая переменная была отнесена к одной из трёх перечисленных ниже групп (рис. 15)7.
7. Использовался метод Центроидной классификации, евклидова метрика.
28

Рис. 15. Группировка переменных с использованием иерархического кластерного анализа
29 Первый кластер объединяет переменные, отражающие, в какой мере респондент соблюдает предписания ислама. Также в этот кластер входит переменная, отражающая умение молиться на арабском языке. Назовем этот кластер «личной религиозностью». Второй кластер объединяет переменные, отражающие взгляды респондента на место ислама в быту. Также в этот кластер попала переменная (изначально рассматривалась авторами, как аспект исламизации) – какой суд предпочтителен – светский или исламский? Назовем этот кластер «бытовой религиозностью». Третий кластер включает переменные, отражающие взгляды респондента на место ислама в политической системе. Назовем данный кластер «политической религиозностью».
30 Можно ожидать, что переменные, принадлежащие к одному кластеру, являются проявлением единой латентной переменной. Для того, чтобы выявить эти переменные, для каждого кластера была выполнена процедура факторного анализа8. Как и следовало ожидать, для каждого кластера выделен единственный фактор с собственным значением, превышающим 1. Таким образом, мы получили три интегральные переменные (факторы), отражающие три составляющие религиозности – личную, политическую и бытовую9.
8. Здесь и далее использовался метод главных компонент, метод вращения – варимакс с нормализацией Кайзера.

9. Альтернативный метод построения интегральных (для каждого кластера) переменных – нахождение среднего значения предварительно нормированных переменных – дает практически идентичный результат: соответствующие переменные, построенные, названными двумя методами, коррелируют между собой на уровне r ≥ 0,99.
31 Рассмотрим корреляции между полученными переменными (табл. 1).
32 Таблица 1
33 Корреляции между составляющими религиозности
Личная религиозность Политическая религиозность Бытовая религиозность
Личная религиозность 1 0,23 0,52
Политическая религиозность 0,23 1 0,39
Бытовая религиозность 0,52 0,39 1
34 Политическая религиозность очень слабо коррелирует с личной религиозностью ( r=0,23 ). Иными словами, погруженность в религиозную жизнь как правило сама по себе не приводит к тому, что у мусульманина появляется склонность к исламизму, желание выстроить политическую систему республики в соответствии с нормами ислама. В то же время бытовая религиозность заметно коррелирует и с личной ( r=0,52 ), и с политической религиозностью ( r=0,39 ). Т.е. желание, обязать социум на бытовом уровне следовать исламским предписаниям может быть обусловлено как чисто религиозными соображениями, так и религиозно-политическими.
35 Верификация полученных результатов. В рамках настоящего исследования ряд переменных, отражающих различные аспекты религиозности, могли принимать лишь три значения, поэтому использовать факторный анализ для этих переменных можно лишь с определенными оговорками. Впрочем, в качестве верификации результатов кластерного анализа, использование факторного анализа представляется допустимым. Если выводы, полученные при проведении факторного анализа, на содержательном уровне совпадут с выводами, полученными при проведении кластерного анализа, то можно будет говорить о том, что выводы последнего подтверждаются.
36 При проведении факторного анализа было выделено три фактора (табл. 2). В целом полученные результаты хорошо согласуются с результатами кластерного анализа. Первый фактор связан с переменными, отражающими личную религиозность респондента, второй фактор – с местом ислама в политической системе, третий фактор – с единственной переменной – отношением к многоженству.
37 Таблица 2
38 Таблица факторных нагрузок
Фактор 1 Фактор 2 Фактор 3
Обязательность ношения головных уборов 0,39 0,42 0,32
Отношение к многоженству 0,13 0,06 0,96
Халяльное питание в школе 0,38 0,30 0,06
Государственный статус ислама 0,02 0,78 -0,03
Религиозная принадлежность президента 0,03 0,77 0,11
Суд религиозный vs суд светский 0,35 0,57 0,04
Регулярность совершения намаза 0,82 0,23 0,09
Регулярн. посещения пятничной молитвы 0,72 0,07 0,09
Строгость соблюдения поста в Рамадан 0,71 0,12 0,03
Умение молиться на арабском языке 0,71 0,003 0,11
39 Сама процедура факторного анализа устроена таким образом, что факторы ортогональны друг другу. Т.е. личная религиозность (фактор 1) никак не взаимосвязана с политической религиозностью (фактор 2).
40 Таким образом, можно констатировать, что выводы, полученные обоими методами – и кластерным и факторным анализом – согласуются между собой: личная религиозность респондента не влечет за собой желания превратить ислам в ведущий политический принцип организации социума. Иными словами, в современном Татарстане погружение в исламские религиозные практики не подталкивают верующего к исламизму.
41 Взаимосвязь этнической и религиозной идентичностей. Нами были построены несколько индикаторов, отражающих значимость этничности и религиозность респондентов. Интегральный показатель значимости этничности значим, но очень слабо коррелирует со всеми тремя составляющими религиозности. Корреляции (Пирсона) между интегральным показателем значимости этничности и составляющими религиозности: личная практическая религиозность – 0,17; политическая религиозность – 0,24; Общественная религиозность – 0,26.
42 Отсутствие тесной взаимосвязи между показателем значимости этничности и различными составляющими религиозности говорит о том, что в Татарстане этнонационализм практически не связан с религиозностью в любых её проявлениях. Те исследователи, которые анализировали взаимосвязь нации и религии в Татарстане, обычно отмечали, что «чем выше уровень национальной самоидентификации, тем чаще татары идентифицируют себя с исламом и демонстрируют религиозное поведение» [Харипова, 2020: 177]. В нашем исследовании подобные суждения в целом подтверждаются: корреляции между этнической самоидентификацией и религиозностью в татарском социуме действительно существуют, но они очень слабы.
43 Таким образом, анализ результатов массового опроса позволил с использованием количественных показателей верифицировать тезис о том, что существенно возросшая в последние десятилетия мусульманская религиозность татарского населения Республики Татарстан не приводит к росту националистических настроений. В Республике не наблюдается та взаимосвязь религиозности и национализма, которую можно обозначить термином «религиозный национализм». Погружение в религиозную жизнь вызывает у татар определенное желание распространить религиозные практики за границы частной жизни – в общественную сферу, однако не влечет за собой стремления исламизировать политические институты, татарский ислам остается вполне «светским», чуждым исламистской идеологии и в целом согласуется с российской государственностью.

References

1. Aliev A.A. Ideologiya «musul'manskogo natsionalizma»: Analit. obzor / RAN. INION. Otd. istorii. / Otv. red. A.V. Gordon. M., 2008.

2. Almazova L.I., Akhunov A.M. V poiskakh «traditsionnogo islama» v Tatarstane: mezhdu natsional'nym proektom i universalistskimi teoriyami // «Islam, imeyuschij mirnuyu i dobruyu suschnost'»: diskurs o traditsionnom islame v srede tyurok-musul'man evropejskoj chasti Rossii i Kryma. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2021. S. 15-68.

3. Arapov D.Yu. (sost.) Imperatorskaya Rossiya i musul'manskij mir (konets XVIII-nachalo KhKh v): Sbornik materialov. M.: Izdatel'stvo «Natalis», 2006.

4. Arutyunova E., Bravin A., Valiakhmetov R. i dr. Tatarstan. Protsess reislamizatsii i sovremennye trendy razvitiya musul'manskoj identichnosti // Grazhdanskaya, ehtnicheskaya i regional'naya identichnost': Vchera, segodnya, zavtra / Ruk. proekta i otv. red. L.M. Drobizheva. M., 2013. S. 119–125.

5. Asad T. Vozniknovenie sekulyarnogo: khristianstvo, islam, modernost'. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2020.

6. Brubejker R. Ehtnichnost' bez grupp. M.: Izdatel'skij dom VShEh, 2012.

7. Gabdrafikova L.R. Tatarskoe burzhuaznoe obschestvo: stil' zhizni v ehpokhu peremen (vtoraya polovina XIX – nachalo KhKh veka). Kazan': Tatarskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2015.

8. Gellner Eh. Usloviya svobody: Grazhdanskoe obschestvo i ego istoricheskie soperniki. M.: Ad Marginem, 1995.

9. Grinfel'd L. Natsionalizm. Pyat' putej k sovremennosti. M.: PER SEh, 2008.

10. Guzel'baeva G.Ya. Islamskaya identichnost' molodykh tatar v Respublike Tatarstan (po materialam sotsiologicheskikh issledovanij 2008–2012 gg.) // Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Gumanitarnye nauki, 2012. Tom 154, kn. 6.

11. Iskhakov D. Dzhadidizm // Islam i musul'manskaya kul'tura v Srednem Povolzh'e: istoriya i sovremennost'. Ocherki. Kazan': 2002.

12. Iskhakov D. Model' Tatarstana i natsionalizm tatar // Natsionalizm v pozdne- i postkommunisticheskoj Evrope. T. 3. Natsionalizm v natsional'no-territorial'nykh obrazovaniyakh. M.: ROSSPEhN, 2010.

13. Kosach G. Tatarstan: religiya i natsional'nost' v massovom soznanii // Novye tserkvi, starye veruyuschie – starye tserkvi, novye veruyuschie: Religiya v postsovetskoj Rossii. Pod red. K.Kaariajnena, D.Furmana. SPb.: Letnij sad, 2007. S. 345–391.

14. Kruz R. Za proroka i tsarya. Islam i imperiya v Rossii i Tsentral'noj Azii. M.: Novoe literaturnoe obozreniya. 2020.

15. Morina T.S. Ideologiya islamizma kak faktor politiki sovremennykh musul'manskikh stran. Politiko-filosofskij ezhegodnik. 2011. №4. S. 94–111.

16. Musina R.N. Identichnost' tatar v usloviyakh religioznogo vozrozhdeniya v sovremennom Tatarstane // Islam i tyurkskij mir: problemy obrazovaniya, yazyka, literatury, istorii i religii. Materialy VIII mezhdunarodnoj tyurkologicheskoj konferentsii 22 aprelya 2016 goda. S. 22–24.

17. Musina R.N. Reislamizatsiya tatar kak forma «religioznogo natsionalizma» // Islam v Rossii. M., 1997. S. 81–87.

18. Musina R.N. Religioznoe vozrozhdenie ili konfessionalizatsiya soznaniya: k voprosu sovremennoj religioznoj situatsii u tatar // «Ehtnos. Obschestvo. Tsivilizatsiya: II Kuzeevskie chteniya», Ufa, 2009. S. 350–353.

19. Pochta Yu.M. Islamizm i natsionalizm na Bol'shom Blizhnem Vostoke: vrazhda ili simbioz? // Aziya i Afrika segodnya. 2020. № 3. S. 4–11.

20. Safiullina-Ibragimova R.R. Sufizm v Tatarstane: vozrozhdenie traditsii, ehksport ili ehkspansiya? // «Islam, imeyuschij mirnuyu i dobruyu suschnost'»: diskurs o traditsionnom islame v srede tyurok-musul'man evropejskoj chasti Rossii i Kryma. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2021. S. 152-201.

21. Semedov S.A. Islamizm i fenomen politicheskikh religij // Rossiya reformiruyuschayasya. Vyp. 11: Ezhegodnik / otv. red. M. K. Gorshkov. M.: Novyj khronograf, 2012. S. 435–454.

22. Sergeev S. A., Sergeeva Z. Kh. Tatarskij ehtnonatsionalizm v Respublike Tatarstan: ot rassveta do zakata // Politehks. 2009. Tom 5. № 1.

23. Kharipova Z.F. Vzaimosvyaz' natsional'noj i islamskoj identichnosti tatar v sovremennoj Respublike Tatarstan (na materialakh sotsiologicheskogo oprosa) // Religioznaya identichnost' i mezhkul'turnye kommunikatsii. Materialy Vserossijskogo nauchnogo seminara. Astrakhan': Astrakhanskij gosudarstvennyj universitet, 2020. S. 172–179.

24. Kharipova Z.F. Istoriya evroislama tatar: islam i liberalizm // Izvestiya Irkutskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Politologiya. Religiovedenie. 2020. T. 31. S. 101–113. https://doi.org/10.26516/2073-3380.2020.31.101

25. Khobsbaum Eh. Natsii i natsionalizm posle 1780 g. SPb.: Aletejya, 2017.

26. Chesnokova V. Tesnym putem: Protsess votserkovleniya naseleniya Rossii v kontse KhKh veka. M.: Akademicheskij proekt, 2005.

27. Barker P. Religious Nationalism in Modern Europe: If God be for Us. London: Routledge, 2009.

28. Delanty G., O’Mahony P. Nationalism and Social Theory. Modernity and the Recalcitrance of the Nation. London, 2002.

Comments

No posts found

Write a review
Translate