Объединенная научная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова (28 июня – 4 июля 1950 г.), получила относительно широкое, но все же недостаточное освещение в историко-научной литературе [5, 7, 8, 9, 13, 14, 20], и результаты ее описания оставляют некоторые вопросы. Причиной тому, как нам кажется, является нехватка работ, анализирующих становление советской науки на фоне интеллектуальной и культурной истории страны. Цель данной работы – дополнить общую картину прохождения “павловской” сессии некоторыми элементами, значимость которых стала пониматься лишь в последние годы.

<h1>ПСИХОЛОГИЯ НА “ПАВЛОВСКОЙ” СЕССИИ В ВЫСТУПЛЕНИЯХ УЧАСТНИКОВ И ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕНННИКОВ</h1>

На основании совместного письма президентов двух академий (от 31 мая 1950 г.) было утверждено решение о проведении в конце июня – начале июля 1950 г. научной сессии АН СССР и АМН СССР, посвященной проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова. В обсуждение на первом заседании решили включить: вступительное слово от Академии наук СССР (академик С.И. Вавилов); вступительное слово от Академии медицинских наук СССР (академик И.П. Разенков); доклад академика К.М. Быкова “Развитие идей И.П. Павлова (задачи и перспективы)”; доклад профессора А.Г. Иванова-Смоленского “Учение Павлова о высшей нервной деятельности и работа в области психиатрии” [1, с. 447].

Сессия состоялась в обозначенный срок, была представительной по количеству участников и их научному статусу. Поступило 2 тысячи заявок для участия, из них были приглашены 480 участников и 920 гостей. В их числе – действительные члены и члены-корреспонденты обеих академий, физиологи, клиницисты, биологи, философы и психологи из 56 городов страны (подробнее см. [7, 12]). В 1990 г. на страницах “Психологического журнала” были переопубликованы тексты выступлений психологов – участников “павловской” сессии: Б.М. Теплова, С.Л. Рубинштейна, В.Н. Колбановского, А.Р. Лурии [8, 9]. Это было полезно, так как стенографический отчет о сессии на 740 страницах вряд ли был доступен для прочтения всем желающим.

Спустя 70 лет после “павловской” сессии, возникает необходимость заново проанализировать ее материалы [12], а также воспоминания психологов – свидетелей того памятного события, образующие разноплановый дискурс.

В сохранившихся воспоминаниях психологов, наблюдавших “павловскую” сессию, описана ситуация в науке, предшествующая этому событию. Так, Н.С. Лейтес писал, что вся складывавшаяся ситуация в психологии «после лысенковской сессии ВАСХНИЛ (1948) становилась все более напряженной. Некоторые психологи стали подчеркивать, что, подобно “мичуринской биологии”, и психология может и должна формировать любые свойства. Понятия “способности” и особенно “одаренность” стали вызывать к себе подозрительное отношение. Небезопасной становилась и вся проблематика психологии личности. Вместе с тем начиналась новая политическая кампания в науке – приближалась павловская сессия двух академий» [10, с. 148].

Е.В. Шорохова отмечала, что “прошедшая в 1947 г. дискуссия по философии в связи с обсуждением книги Г.Ф. Александрова по истории западноевропейской философии обострила интерес и критический настрой к философским вопросам естествознания. Досталось и психологии. Сессия ВАСХНИЛ, посвященная обсуждению положения в биологический науке (1948), затрагивала, хотя и косвенно, ряд психологических проблем – об отношении организма и среды, а опосредованно – о соотношении биологического и социального. Обсуждение проблем языкознания (1950) тоже было в этой серии. Что касается отношения физиологии и психологии в этот период, оно было самым драматичным. Началось наступление на психологию со стороны идеологизированной части философии, естественных наук и внутри самой психологии. Последнее выступало как некое самоедство. Идейная борьба сказывалась и в организационных преобразованиях. В 1949 г. C.Л. Рубинштейна освободили от заведования сектором” [19, с. 268].

На десяти заседаниях “павловской” сессии выступил 81 докладчик, хотя желающих было 209. Дополнительно опубликовали еще 51 несостоявшееся выступление [7, 12]. При чтении многостраничного стенографического отчета не покидает впечатление схожести с чтением страшной и временами бессмысленной пьесы: есть действующие лица, монологи и диалоги, отдельные акты, включающие явления и эпизоды.

На “павловской” сессии все роли были заранее распределены: положительные герои – К.М. Быков, А.Г. Иванов-Смоленский; отрицательные – Л.А. Орбели, И.С. Бериташвили (Беритов), П.К. Анохин, А.Д. Сперанский, Л.С. Штерн. На схожесть серьезного научного мероприятия с постановкой прямо указал Л.А. Орбели в своем первом выступлении (их было два), получивший множество грубых нареканий в свой адрес: “Если намечены определенные лица, которые должны подвергнуться более или менее строгой критике, то в случае свободной научной дискуссии чрезвычайно важно было бы ознакомить этих лиц с тем, в чем их собираются обвинять и критиковать. ... Мы – несколько подсудимых – оказались в трудном положении, потому что нам зачитывали здесь заранее написанные выступления, в которых имелись известные обвинения, приводились известные цитаты, ссылки” [12, с. 165].

Все доклады условно можно разделить на несколько тематических групп: критика учеников И.П. Павлова; критика вейсманистов-морганистов и космополитов; критика себя, как представителя конкретной научной дисциплины (патологии, терапии, хирургии, иммунологии, фармакологии, гигиены, ветеринарии, невропатологии, психиатрии, курортологии, морфологии, психологии и др.) в недостаточном применении к ней учения И.П. Павлова – “физиологии высшей нервной деятельности – той новой науки, которая озарила своим светом все современное естествознание и медицинскую науку и которая составляет дерзновенный вклад русского ума в сокровищницу мировой мысли” [там же, с. 160]; критика учебников и учебного процесса, не готовящего физиологов новой формации. Действительно, всем представителям научных дисциплин, присутствовавшим на сессии, вменялись в вину ошибки в применении павловского учения, отход от павловской линии. Что касается психологии, к имени И.П. Павлова психологи всегда относились с большим уважением, это видно из важнейших докладов и статей 1940-х гг., написанных и произнесенных крупнейшими психологами Б.Г. Ананьевым [2, 3], С.Л. Рубинштейном [15, 16] и Б.М. Тепловым [17]. Впрочем, это не спасло полностью психологию от критики.

Первая негативная оценка была высказана педиатром и физиологом Н.И. Красногорским, который вспомнил историю психологии: в 1907 г., когда были проведены первые исследования условных рефлексов у детей, а науки физиологии коры головного мозга человека еще не существовало, “допавловская психология находилась полностью в руках психологов-идеалистов и не могла дать на эти вопросы естественно-научного ответа, которого искали врачи, прогрессивные педагоги и люди, интересующиеся воспитанием. Не больше помощи оказывала идеалистическая психология педиатрам; поэтому неудивительно, что инициатива изменить это положение в науке и начать изучение работы детского головного мозга объективными естественно-научными методами, возникла всего раньше в педиатрии. Не было сомнения, что только материалистическое учение И.П. Павлова об условных рефлексах, ...могло обеспечить успешную работу в этой труднейшей области исследования” [12, с. 112]. Никто не ответил на эти слова, более того, на следующий день академик Л.А. Орбели разъяснил роль психологии в павловском учении: “учение И.П. Павлова имеет огромное значение для психологии, как физиологическая основа психологии. ...психология, как бы мы ни вертелись, все-таки охватывает, забирает в свое содержание изучение субъективного мира человека. О субъективном мире человека спорить не приходится, и все мы, и Иван Петрович в первую очередь, конечно, и признавали субъективный мир человека и считали его самой бесспорной реальностью, которая охватывает все содержание нашей жизни. Иван Петрович считал основной важнейшей задачей – достижение того уровня знаний, когда на физиологической канве, тщательно и хорошо изученной, будет разложено все многообразие субъективного мира человека” [там же, с. 169−170]. По словам Орбели, в конце своей жизни Павлов хотел превратить Физиологический институт АН СССР в Институт высшей нервной деятельности с лабораториями условных рефлексов, биохимии мозга, лаборатории морфологии мозга и лаборатории психологии, но после его смерти Орбели, унаследовав дело Павлова, решил отказаться от лаборатории психологии, потому что “в ней сомневался сам Иван Петрович и не было никакой уверенности в том, что любой из психологов того времени может принести существенную помощь” [там же, с. 171], и организовал лабораторию органов чувств, где при их изучении сопоставляли течение в анализаторах субъективно воспринимаемых процессов с течением объективно наблюдаемых нервных изменений по методу условных рефлексов. Одной из своих ошибок Орбели считал нерешенность задачи, обозначенной еще И.П. Павловым – учение о второй сигнальной системе, сущность которой формулировалась так: “если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы действительности, конкретные сигналы, то речь, специально, прежде всего кинестезические раздражения, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление, создающее сперва общечеловеческий эмпиризм, а наконец и науку – орудие высшей ориентировки человека в окружающем мире и в себе самом” [там же, с. 130].

Именно нерешенность вопросов второй сигнальной системы стала поводом для претензий к психологам. Их же, среди множества физиологов, врачей, философов, выступавших с докладами, было всего четверо, так как психологов просто не пригласили [11, с. 107]. К.К. Платонов вспоминал, что получил билет как член правления Московского общества физиологов, а как психологу ему билета не было: “Зачем он вам? Вы же психолог!” [14, с. 281]. Все четверо выступавших были большими фигурами в советской психологии того времени: Б.М. Теплов и В.Н. Колбановский из Института психологии Академии педагогических наук РСФСР, С.Л. Рубинштейн из Института философии АН СССР, А.Р. Лурия из МГУ им. М.В. Ломоносова (впрочем, К.К. Платонов говорил о трех психологах – участниках сессии, не считая А.Р. Лурии [там же, с. 170], выступление которого больше освещало проблемы неврологии), “всем другим психологам среди 82 выступавших слово дано не было” [там же].

Как вспоминал К.К. Платонов, “Борис Михайлович выступал последним в первый день прений (то было вечером 29 июня), но первым из психологов. Он очень перед этим волновался, но говорил четко и уверенно” [там же, с. 187]. После заверений в важности физиологии Теплов перешел к критике психологии: “Задача органического освоения учения Павлова, задача построения такой системы психологии, естественно-научную основу которой по существу составляло бы павловское учение, советскими психологами еще не решена” [12, с. 154] и, по мнению докладчика, во всех важнейших руководствах по психологии последнего времени – “Основы общей психологии” С.Л. Рубинштейна, учебник для средней школы “Психология” Б.М. Теплова, учебник “Психология” для педагогических училищ и учебник “Психология” для средних школ К.Н. Корнилова, “Очерки педагогической психологии” Н.Д. Левитова, “Очерк развития психики” А.Н. Леонтьева, “Взаимодействие органов чувств” С.В. Кравкова – авторы недостаточно опираются на учение Павлова. Теплов назвал несколько причин: «в кругах психологов было не до конца осознано, что учение Павлова для психологов свое, а не чужое дело, что в настоящее время человек уже не имеет права считать себя специалистом-психологом, если он не владеет учением Павлова...; ложная боязнь того, что психология потеряет свое лицо, свой предмет, свою самостоятельность, если действительно осуществиться тот “законный брак” физиологии и психологии...; павловскую мысль о “слитии субъективного с объективным” многие психологи склонны понимать, как положение механическое...; боязнь простоты, ясности павловского учения» [там же, с. 156−157]. Последнюю причину, выходящую «из неопределенной традиции “психологического способа мышления”» [там же, с. 157], унаследованной от идеалистической психологии, точнее, из гештальтпсихологии, Б.М. Теплов связал с П.К. Анохиным: “некоторые советские психологи предпочитали обращаться, например, к туманным и запутанным построениям П.К. Анохина, минуя кристально ясное учение Павлова. А истина всегда кристально ясна” [там же].

Через день эти слова Теплова врач и физиолог М.А. Усиевич в своей критической речи под смех в зале адресовал Анохину: “Петр Кузьмич! Мне кажется, что самым тяжелым для вас на этой конференции должно было явиться высказывание проф. Теплова, когда он заявил, что современным советским психологам – большинству из них – гораздо приятнее пользоваться вашими туманными и часто непонятными интерпретациями вопросов высшей нервной деятельности, чем кристально-ясными высказываниями И.П. Павлова” [там же, с. 273].

Б.М. Теплов подчеркнул, что “Павлов менее всего хотел уничтожить психологию” [там же, с. 157], и повторил, вероятно, устоявшуюся метафору о браке двух наук, который может состояться, когда физиологи помогут раскрыть психические явления, а психологи, при пересмотре психологических понятий, смогут “наложить явления субъективного мира на физиологические нервные отношения” [там же, с. 158].

Теплов призвал совместно с физиологами развивать учение о высшей нервной деятельности, что будет способствовать созданию системы психологии. Как вспоминал Н.С. Лейтес, после сессии «Борис Михайлович перевел работу своей лаборатории в основном в психофизиологическое русло. Мне кажется, это было поиском “ниши”, где можно было заниматься честной работой. Ведь труды павловской школы имели реальное научное значение. Другое дело, что началось их расширительное, квазинаучное истолкование. В своей “павловизированной” лаборатории Борис Михайлович оставался в пределах добросовестной, доказательной науки. Это была фундаментальная работа на пользу психологии» [10, с. 149].

Вечером 1 июля проходило седьмое заседание сессии, и с первым докладом выступал С.Л. Рубинштейн – с 1942 г. заведующий кафедрой психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, через год организовавший отделение психологии на философском факультете, с 1943 г. член-корреспондент АН СССР, с 1945 г. руководитель сектора философских проблем психологии в Институте философии АН СССР, в 1949 г. в ходе борьбы с космополитизмом освобожденный от руководства кафедрой в МГУ им. М.В. Ломоносова и от заведования сектором психологии в Институте философии АН СССР (сектор был закрыт), хотя в штате этих организаций был оставлен.

Несмотря на пережитую драму и эмоциональное напряжение, выступление Рубинштейна на сессии, по мнению К.К. Платонова, “было спокойное, деловое и отнюдь не покаянное. Говорил он о связи учения Павлова и ленинской теории отражения” [14, с. 170]. Подчеркнув важность значения второй сигнальной системы как зоны локации условно-рефлекторных связей, формирующихся при воздействии словесного обозначения раздражителя, Рубинштейн выделил основные проблемы психологии, связанные с изучением второй сигнальной системы, которые, безусловно, должны войти в перспективный план психологических работ: мышление и речь, “человеческое действие, связанное со смысловым содержанием слова” [12, с. 314], динамика процессов возбуждения и торможения применительно к памяти, тип высшей нервной деятельности как физиологической основы темперамента и т.д. В конце его выступления прозвучало: “нет никакой возможности и смысла нагромождать далее проблему на проблему, пытаясь раскрывать их внутреннее содержание и решение на основе павловского учения. Это – предмет не 20-минутного выступления, а целой книги” [там же, с. 315]. Забегая вперед, отметим, что в 1957 г. вышла книга “Бытие и сознание” Рубинштейна и “многое стало на свое место” [14, с. 170]. Поэтому очень важными воспринимаются слова Анцыферовой: “1950-й год некоторые наши ученые характеризуют как время насильственного поворота психологов к Павлову, к учению о высшей нервной деятельности, и считают, что это было ситуативно, конъюнктурно. На самом деле Сергей Леонидович давно уже интересовался учением крупных наших мыслителей о психофизиологической деятельности мозга. 1950-й год и поворот к Павлову были для С.Л. Рубинштейна обретением социальной значимости его зреющих интересов и уже предпринятых разработок” [4, с. 243].

<h1>КРИТИКА СОСТОЯНИЯ ПСИХОЛОГИИ НА СЕССИИ</h1>

На этом же заседании выступила физиолог М.М. Кольцова, в чьем докладе прозвучали мысли, чрезвычайно встревожившие психологов. Целесообразно подробнее остановиться именно на этом выступлении, которое упоминают Леонтьев и Петровский.

А.В. Петровский писал: «Сессия с самого начала приобрела антипсихологический характер. Идея, согласно которой психология должна быть заменена физиологией высшей нервной деятельности, а стало быть, ликвидирована, в это время не только носилась в воздухе, но и уже материализовалась... Так, например, хорошо известная мне ленинградский психофизиолог М.М. Кольцова заняла позицию, отвечавшую витавшим в воздухе настроениям: “В своем выступлении на этой сессии профессор Теплов (видный советский психолог) сказал, что, не принимая учения Павлова, психологи рискуют лишить свою науку материалистического характера. Но имела ли она вообще такой характер? – патетически восклицала она. – С нашей точки зрения, данные учения о высшей нервной деятельности игнорируются психологией не потому, что это учение является недостаточным, узким по сравнению с областью психологии и может объяснить лишь частные, наиболее элементарные вопросы психологии. Нет, это происходит потому, что физиология стоит на позициях диалектического материализма; психология же, несмотря на формальное признание этих позиций, по сути дела, отрывает психику от ее физиологического базиса и, следовательно, не может руководствоваться принципом материалистического монизма”. Не следует объяснять сколь-нибудь подробно, что означало в те времена отлучение науки от диалектического материализма. Тогда было всем ясно, какие могли быть после этого сделаны далеко идущие “оргвыводы”. Впрочем, и сама Кольцова предложила сделать первый шаг в этом направлении» [13, с. 41]. В монографии, посвященной жизни и деятельности А.Н. Леонтьева, авторы также говорят о царившей на сессии “идее, что пора заменить психологию физиологией высшей нервной деятельности” [11, с. 107], и ссылаются на тот же отрывок из речи Кольцовой, процитированный А.В. Петровским, добавляя: «другие психологи, оказавшиеся на трибуне сессии, пытались любой ценой отстоять предмет своей науки и шли для этого на “разоблачение” своих (к сожалению, и чужих) несуществующих ошибок... Все шло к тому, чтобы она была официально “закрыта” по примеру педологии или генетики» [там же, с. 108].

Действительно, М.М. Кольцова начала с того, что изучение второй сигнальной системы еще даже не было начато, что объяснялось сложностью и запутанностью проблемы, а также тем, что “область сознания и мышления до последнего времени остается в руках психологов, и именно вокруг этого вопроса ведется ожесточенная борьба материалистического и самых разнообразных идеалистических направлений” [12, с. 339]. Ей показалось неправильным, что физиологи не могут решить этот вопрос без психологов (их несостоятельность подтверждается в новейших руководствах по психологии), ведь именно физиологи могут предложить “правильный естественно-научный материалистический подход” [там же, с. 342]. Для них, вместе с И.П. Павловым, рассматривающим субъективный мир человека как форму проявления материальных процессов, протекающих в головном мозгу и подчиняющихся тем же закономерностям, психика представляет собой “субъективные проявления высших форм нервной деятельности” [там же, с. 343]. В результатах решения вопросов развития второй сигнальной системы нуждаются психопатологи – до сих пор они вслепую работают с различными формами нарушений взаимодействия между первой и второй сигнальными системами, педагоги – они все еще пользуются “лишь данными психологии, требующими основательного методологического пересмотра” [там же]. Поэтому М.М. Кольцова предложила создать отделы по изучению ВНД в каждом научно-исследовательском институте, где разрабатывают проблемы ВНД, и в самое ближайшее время – в Физиологическом институте им. И.П. Павлова, т.к. уже пять лет там ведется эта работа.

Самые важные из сказанных М.М. Кольцовой слова были в конце доклада: следует определить методологические позиции физиологии ВНД и психологии, особенно в точках совпадения предмета изучения; привлечь к проблеме изучения второй сигнальной системы внимание философов, знакомить работников просвещения с основами учения ВНД, введя соответствующий курс в педагогических институтах и техникумах. И все это не вызывает сомнения – междисциплинарный подход при изучении сложных научных вопросов всегда полезен, но самая последняя фраза-дополнение – ввести курс ВНД “...может быть вместо курса психологии” [там же, с. 344] – безусловно, насторожила психологическое научное сообщество.

Были и другие “мелкие уколы” в адрес психологии, но, главное, никакого негативного упоминания психологии в Постановлении сессии не было, а если быть точными, то ни сама наука, ни ее представители вообще не назывались [там же, с. 520−526].

Было бы ошибкой не включить в анализ содержание еще одного доклада из раздела “несостоявшихся выступлений” – совсем не упоминаемый в историко-психологической литературе – доклад С.А. Петрушевского из Института философии АН СССР, практически половину которого он посвятил психологии. И его слова, адресованные психологам, по сравнению с докладом М.М. Кольцовой, звучали резче: “советская психологическая наука до сих пор еще не имеет своей конкретной положительной программы, не усвоила величайшего идейного богатства марксизма-ленинизма, не опирается на материалистическое учение И.П. Павлова, не поставила на научную почву, как этого требовал В.И. Ленин, изучение фактов, характеризующих те или другие психические процессы, оторвана от жизни, от практики коммунистического строительства. Большинство ее категорий – это пустые абстракции, лишенные научного содержания. Советские психологи, занимаясь психологическими процессами абстрактной личности, не изучают психологию конкретного советского человека. Труды по психологии советского человека отсутствуют. Нам кажется, что назрела настоятельная необходимость определить предмет и задачи советской психологии, поставить ее на вполне научную почву” [там же, с. 652]. Вот тут было, от чего взволноваться и напрячься...

Но тот же С.А. Петрушевский написал важные слова, созвучные с дальнейшим развитием отечественной психологии в ближайшие десятилетия. Они были об отсутствии в системе Академии наук СССР специального психологического учреждения как одной из причин отставания психологии, не полном использовании психологов, входящих в состав сектора философских проблем психологии Института философии АН СССР: “Член-корр. АН СССР проф. С.В. Кравков, доктор биологических наук Ладыгина-Котс, проф. Гарбузов и другие свои экспериментальные работы, имеющие крупное теоретическое и практическое значение, выполняют вне Академии Наук, в крайне ненормальных условиях. В Институте философии отсутствуют всякие условия для экспериментальных работ, лабораторное оборудование, на которое затрачены огромные средства, не используется (лежит на складе), старые опытные кадры экспериментаторов не передают своего богатейшего опыта научной молодежи и сами деквалифицируются” [там же]. Далее следовало обращение к Президиуму Академии наук СССР о необходимости “помочь разработать научную программу деятельности психологов, провести ряд широких совещаний и дискуссий по актуальным вопросам психологической науки, сплотить весь актив психологов Советского Союза, подготовить и издать учебные пособия по психологии для средней и высшей школы, вывести психологическую науку на широкую и светлую дорогу научного прогресса... Дирекция Института философии... наметила издание монографии о мировоззрении И.П. Павлова, повернула весь сектор психологии к павловской тематике” [там же]. Действительно, через два года вышел сборник научных трудов “Учение И.П. Павлова и философские вопросы психологии” [17], а 30 сентября 1955 г. в составе Института философии АН СССР по Постановлению Президиума Академии наук СССР № 492 был создан сектор психологии, на основе которого создавался в 1972 г. Институт психологии АН СССР.

Пока не найдены документальные подтверждения описанному А.В. Петровским рассказу “о закрытии психологии”. В 1950 г. он работал в Вологде, куда приехал аспирант Института философии АН СССР Н.С. Мансуров. Его стали спрашивать: «“Как Вы думаете, психологию не объявят ли псевдонаукой, не закроют ли кафедры психологии?” Московский гость нас успокаивал, но весьма своеобразно, говоря о том, что может все и обойдется, а на крайний случай, будете преподавать педагогику» [13, с. 38]. Петровский же добавил более поздний памятный эпизод, ставший апокрифическим в истории советской психологии (впрочем, сам А.В. Петровский называет это “версией”): «Директор Института дефектологии Т.А. Власова в те далекие времена работала инструктором в отделе науки ЦК партии. По ее словам, в отделе был подготовлен проект постановления о закрытии психологии с полной заменой ее физиологией высшей нервной деятельности. Одним словом, аналог истории с “лженаукой” – педологией. С этим проектом заведующий отделом науки пришел к Сталину. Тот его внимательно выслушал и потом сказал: “Нет! Психология – это психология, а физиология – это физиология”. Эта “научная” аргументация была столь убедительна, что никто не решился вновь вернуться к поставленному вопросу. Как бы то ни было, но психология была спасена. У меня нет оснований не доверять рассказу академика Татьяны Александровны Власовой, с которой я работал много лет. Она всегда отвечала за свои слова. Думаю, что так и было на самом деле» [там же, с. 45]. Авторы монографии об А.Н. Леонтьеве ссылаются на его рассказы: “ведущие психологи, включая его самого, в это время... дневали и ночевали в ЦК – и в конечном счете документ не был принят (и, видимо, до Сталина просто не дошел)” [11, с. 109].

У нас нет оснований не доверять авторитетным коллегам, можно только предположить, что где-то в архивах лежит тот проект постановления, в котором психологии была предуготовлена другая судьба. Возможно, он со временем найдется...

<h1>ЗАКЛЮЧЕНИЕ</h1>

По-разному можно отнестись к оценке, данной историком культуры Е.А. Добренко того, что “павловская” сессия «была инициирована Сталиным для утверждения “учения”, которое в редуцированном виде ... сводилось к формированию условных рефлексов... Павловская формула “стимул – реакция” соответствовала сталинскому видению человека как управляемого объекта-автомата, винтика великого государственного механизма, лишенного индивидуальности и самоценности» [6, с. 580]. Тем самым дана социально-политическая оценка анализируемой сессии.

Подведем собственно научные итоги “павловской” сессии, важные для развития психологии, которые, по нашему мнению, неоднозначны:

– директивное распространение павловского учения и обязательный его учет в психологических, педагогических и других исследованиях со временем могли привести к снижению активности науки (впрочем, это случается с любой теорией, значение которой абсолютизируется);

– последовавшее после смерти Сталина уменьшение ссылок на работы И.П. Павлова [7], скорее всего, может свидетельствовать и о некотором снижении интереса к самому учению Павлова, что объяснялось многими факторами, в частности, интенсивными разработками других физиологов, особенно, П.К. Анохина, результаты исследований которого по-прежнему привлекали внимание многих психологов;

– именно на сессии прозвучали слова о необходимости применения междисциплинарного подхода к определению методологических позиций физиологии ВНД и психологии, что фактически и происходило в дальнейшем и, как крупный итог в 1962 г. эти проблемы обсуждались на Всесоюзном совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии;

– именно в материалах сессии, в частности, критическом докладе, в котором обсуждалось состояние психологии (С.А. Петрушевский), можно было прочитать о необходимости создания специального психологического учреждения в системе АН СССР и реорганизации институтов, где осуществлялась деятельность психологов, что действительно было сделано и, по нашему мнению, благотворно сказалось на последующем развитии психологии;

– Объединенная научная сессия АН СССР и АМН СССР, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова, как нам представляется, вызвала высокую активность психологов, что привело к укреплению ее методологических позиций и научно-организационных структур. Достаточно вспомнить мероприятия, происходившие в течение 1950-х гг.: созванные Президиумом АПН РСФСР Совещания по вопросам психологии (1952, 1953, 1957), I и II Всесоюзные совещания по проблемам психологии физической культуры и спорта (1956, 1958), Совещание по вопросам психологии труда (1957), Совещание по вопросам психологии познания (1957), Закавказское совещание по психологии (1959), и, наконец, I Всесоюзный съезд общества психологов СССР (1959).

Объединенная научная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова, не исчерпала своего потенциала для изучения историками психологии, и можно надеяться на то, что анализ ее содержания и, в целом, этого периода истории науки, будет продолжен.